Аркадия - [11]

— У эмбриона нет осознанного восприятия мира. Это более поздняя реконструкция.

Ладно, пусть — так.

С родителями у меня отношения не сложились. Когда я достиг шестнадцати лет, получив в связи с этим весь набор полагающихся гражданских прав, я обратился с запросом к Генбанк, выяснил имена своих биологических доноров и попытался с ними поговорить.

«Отец» сказал:

— Как ты живешь? Всё нормально? Ну я рад за тебя. — Добавил. — Извини, тороплюсь…

У «матери» по прямому контакту слышны были какие-то чмоканья и возня:

— Кто это?.. Кто?.. Ой, давай в другой раз… Мы сейчас… хи-хи-хи… очень заняты…

Тем дело и кончилось.

Не я один был такой. Все в нашем классе, кто пытался наладить контакты со своими генными донорами, потерпели аналогичную неудачу. Что, как я понял несколько позже, было естественно. Правильно говорил Эразм: родитель — это не тот, кто родил, точнее — предоставил исходный генетический материал, а тот, кто в течение многих лет заботился, воспитывал и учил.

Ведь, по сути, кто я был для «матери» и «отца»?

Чужой человек.

А если уж говорить о воспитании и учении, то этим целых семь лет, начиная со средних классов и до самого выпуска, занимался у нас учитель Каннело.

Вот кого я хотел бы видеть своим отцом.

Трудно сказать, чем он так всех нас привлекал. Может быть, тем, что всегда был готов ответить на любой вопрос, даже не относящийся к школьной программе. Конечно, с вопросами можно было обратиться непосредственно к самому Эразму, тем более что, в отличие от учителей, с которыми мы общались лишь на уроках, Эразм был доступен каждому круглые сутки. Хоть днём, хоть ночью — достаточно было мысленно окликнуть его. Связь через церебральный чип поддерживалась непрерывно. И всё же Эразм — это, знаете, был Эразм: некая высшая сущность, пребывающая в непостижимых жизненных сферах. Иногда — и довольно часто — было попросту неудобно тревожить его всякими пустяками. А учитель Каннело был свой, рядом с нами, в классе, на расстоянии вытянутой руки, такой же житель Аркадии, как и мы, но — более умный, знающий, более опытный…

К тому же он потрясающе интересно рассказывал. Не просто излагал нам учебный материал, а создавал из него ряд темпераментных, ярких картин, где люди представали живыми, неоднозначными, со всеми их достоинствами и недостатками, а события, в которых они участвовали, тем не менее разворачивались по своей внутренней логике.

Собственно, он этап за этапом анализировал историю нашего мира.

— Вообразите себе Эпоху Техноварварства, — говорил он, прокручивая на экране соответствующие слайды и ролики. — Мир непрерывных конфликтов, жадности, жестокости, лицемерия. Мир, где меньшинство тратит колоссальные деньги на борьбу с ожирением, а большинство живёт на грани настоящего голода. Мир безумной, патологической роскоши и одновременно — мир удручающей, изматывающей нищеты. Мир, в котором сильные страны, прикрываясь лозунгами о свободе и равенстве, фактически навязывают свою волю всем остальным. Мир политической демагогии, мир непрерывной лжи. Мир, где каждый сам за себя и никто за всех. Мир нарастающего технохаоса. Мир, до основания сотрясаемый войнами и эпидемиями. Мир, где царствуют всеобщие ненависть и подозрения; человек беспомощен и пребывает в непрерывном отчаянии. Мир, полный непримиримых противоречий. Мир, где даже богатое и сильное меньшинство, защищённое армией и самым современным оружием, несмотря на всё своё превосходство, испытывает смертельный страх перед теми, у кого нет ничего. Мир, в котором слепые являются поводырями глухих, и никто, подчёркиваю: никто, не видит угроз, возникающих буквально на каждом шагу. Неудивительно, что этот мир в конце концов рухнул. Удивительно другое — что он так долго существовал.

И далее учитель Каннело прерывающимся от волнения голосом говорил об Эпохе Руин и о последовавшей за ней Эпохе Преображения.

Очередная гигантская эпидемия — кстати, её, это выяснилось уже потом, задним числом, можно было не только предвидеть, но, вероятно, и предотвратить, — выкосила на Земле около четверти населения. Системы здравоохранения большинства стран, скованных бюрократией, попросту захлебнулись, а за ними, не выдержав перегрузки, впали в ступор и системы социального управления. Неимоверно быстро стали образовываться по всему миру экономические промоины — области демодернизации, деградации, проседающие до архаики. Они захватывали метастазами всё новые и новые территории. Были прорваны все сдерживающие препоны: страх и ненависть выплеснулись наружу пламенем спонтанных конфликтов. Хорошо ещё, что произошёл такой же быстрый распад как сетей, так и вообще сложных электронных систем: не было использовано стратегическое атомное оружие, иначе «ядерная зима» привела бы к полному исчезновению человечества. Но и без этого мир точно перемешали безумной ложкой: в городах — бунты, грабежи, вспышки немотивированного насилия, в сельской местности — банды, взимающие дань с целых районов и областей. Сражались все против всех. Центральные власти, если ещё где-то и сохранились, колеблясь наподобие карточных домиков, были уже не в состоянии навести порядок. В противовес им то и дело уже возникали какие-то эфемерные «государства», со своими флагами, деньгами, армиями, которые тут же лопались, как мыльные пузыри, разбрасывая вокруг кровавые брызги. Казалось, что повторяется катастрофа Средневековья, когда половина мира была опустошена религиозными войнами и Великой Чумой.