Аркадиана - [34]

-- Мам, там дверь, можно, я открою?

-- Открывай, - равнодушно ответствует матушка. Судя по всему, ее уже задолбало отвечать на глупые вопросы. Вера вздрагивает.

-- Сейчас он у меня чего-нибудь откроет, - тревожно оглядывается она. - Я ему башку сверну, если он что-нибудь откроет...

После второго стакана я понимаю, что пора бы обедать, не все же трескать коньяк без закуски - леденцы не в счет.

Наконец, где-то далеко в проходе появляется обед. Стюардессы не торопятся. В окошко ярко бьет солнце, внизу облачная дымка, ничего не видно. Окошко приходится наполовину зашторить. Кудрявая девочка в лакооновых объятиях ревет, как и ожидалось. Ей вторит кто-то из второго салона. Еще чье-то резвое дитя едва не сваливается по лесенке в багажный отсек. Дама, сидящая рядом с Верой - кажется, теща того лысого, что через проход разгадывает идиотскую шараду - привычно криво косится на наш коньяк. Отвлекается она только на хор, запевающий "Я люблю тебя, жизнь". Кажется, это ребята, которые первыми достали свои запасы. Неудивительно, что они раньше других дошли до кондиции.

Нам раздают гофрированные ванночки с вечной курицей и мы ковыряем их содержимое пластмассовыми вилками.

-- Как в дурдоме, - шипит Вера, гоняясь этой вилкой за зелеными горошинами.

Я выпиваю еще стакан и смотрю в окно. По моим прикидкам, внизу должно быть Черное море. Но никакого моря не видно - ни Черного, ни какого еще.

-- Надеюсь, соседская армия сейчас ничему не учится, - говорю я озабоченно.

-- Типун тебе на язык, - говорит Вера и поднимается с кресла.

Она уходит. Я убираю столик, откидываюсь на спинку и отключаюсь. Если сейчас вся эта механика свалится, я, как всегда, провороню самое интересное. Обидно будет... Когда я прихожу в себя, самолет идет низко над темно-рыжими горами в ярких белых проталинах.

-- Интересно, что это, снег? - спрашиваю я, протирая глаза.

Вера через меня наклоняется к окошку.

-- Нет, этого не может быть, - заявляет она уверенно. - Какой снег! Тут Африка напротив.

Самолет вздрагивает и еще снижается. Я замечаю, что табло горит, но дети бегают, и очередь в туалет тоже не убавилась. Думаю, мы так и сядем с каким-нибудь клиентом на унитазе.

Самолет кренится на одно крыло. Горы обрываются, и внизу вспыхивает матовым бирюзовым свечением море. Средиземное. Настоящее. Видны безмятежные яхты на воде. Самолет кренится еще. Хоть и понятно, что это разворот перед заходом на посадку, но все равно неприятно. Очень не хочется, чтобы он сейчас разбился - когда мы уже долетели до такой красоты. Вот он в последний, третий раз ложится на крыло, выравнивается и заходит на глиссаду. Море пропадает, теперь видна желтая земля, ангары, постройки... вот внизу мелькает шоссе с ползущими автобусами, является вдалеке здание аэродрома, наш самолет касается колесами земли и трясется на тех же асфальтовых неровностях, что и в родном Шереметьево, а весь салон разражается бурными аплодисментами. Кто-то из наиболее пьяных кричит "Ура!", а максимально трезвые шустро отстегнули ремни и дергают свои сумки, едва не роняя на головы сидящих. Впереди не спеша ползет самолетик люфтганзы. Я прикидываю, что эти гады сейчас рванут на паспортный контроль, а нам как всегда достанется хвост от очереди.

Вот мы уже стремительно ковыляем по зеркальному полу аэропорта, и Вера на ходу вырывает из сумки по одной долларовые десятки. Смуглый турок в окошке с потрясающей скоростью лепит марки в паспорта - даже, по-моему, не смотрит, куда лепит. Работай он со скоростью Шереметьевских погранцов, мы застряли б тут на полдня, как минимум.

Рядом с долларовым окошком - окошко евроидное. Разницей курсов никто не заморачивается. И там и там по двадцать единиц. У евроокна никого. Даже немцы не хотят платить двадцать евриков вместо двадцати баксов.

-- Ну, - говорит Вера, когда мы скатываемся вниз по лестнице, со второго этажа на первый. - Осталось только, чтобы наш багаж они не услали в Испанию...

Вместе с нами из Шереметьево грузился рейс на Малагу.

Но багаж на месте, крутится на ленте транспортера, две скромные сумочки, почти не видные за грудой внушительных чемоданов, которые бойкие отцы семейств споро волокут к выходу, к охраннику, чуть не сбивая по дороге зазевавшихся. Состоятельные люди в первом поколении - это не заевшиеся буржуа, у этих ребят на дороге лучше не стоять...

На выходе нас оглушает душный и жаркий воздух Анталии. Печет солнце, далекие горы в пыльной дымке и еле видны. Впереди строем стоят турпредставители под разноцветными вывесками. Шустрый турок в белой рубашке и дурацком форменном галстучке, сверившись со списком, отправляет нас к автобусу. Зайдя ему за спину, я оглядываюсь. На турке какие-то полупрозрачные белые брючки, натянутые на полупрозрачные ж трусы. Вера оборачивается вместе со мной.

-- Не кидайся на людей на полдороге, - замечает она вполголоса. - Мы еще на место не приехали.

-- Я вовсе не кидаюсь, - отвечаю я оскорбленно. - Я еще даже и не думаю кидаться. Ты еще и не знаешь, что это такое, когда я начну кидаться...

Мы залезаем в чистенький автобус, садимся, прикинув стороны света (в каком направлении поедем, и где сейчас солнце) и Вера хватается за трубочку кондиционера. Зрелище пыльной раскаленной котловины за окном с размытыми горами на горизонте внушает некоторую тоску. Я вытаскиваю из сумки припасенную бутылку воды.