Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - [53]

– О тете Офелии.

– О чем именно?

– Почему вы отправили меня к ней на лето.

Папа не ответил. Он вновь опустил окно, и в машину, охлажденную кондиционером, хлынул жар раскаленной пустыни. Я знал, что он собирается выкурить еще одну сигарету.

– Расскажи, – попросил я.

– Над твоим братом тогда шел суд, – ответил он.

Он впервые упомянул при мне брата. Я молчал. Я хотел, чтобы он продолжил.

– Мы с твоей мамой… Нам было тяжело. Всем нам. И твоим сестрам тоже. Мы не хотели, чтобы ты… – Он замолчал. – Думаю, ты понимаешь, о чем я. – Лицо его приняло серьезное выражение. Серьезнее, чем обычно. – Твой брат любил тебя, Ари. Сильно. И он не хотел, чтобы ты все это видел. Не хотел, чтобы ты плохо о нем думал.

– Поэтому вы отправили меня к тете.

– Да.

– Но это ни черта не помогло, пап. Я постоянно о нем думаю.

– Прости, Ари. Я… Мне очень жаль.

– Почему мы не можем…

– Все не так просто, как тебе кажется, Ари.

– В каком смысле?

– У твоей мамы был нервный срыв. – Он шумно затянулся.

– Что?

– Ты провел у тети Офелии не только лето. Ты жил у нее девять месяцев.

– Срыв? Я… Я не… У мамы? У нее правда был…

Мне хотелось попросить у отца сигарету.

– Она очень сильная, твоя мама. Не знаю… Просто жизнь – штука нелогичная. Ощущение было такое, что твой брат умер. И мама стала другим человеком, ее было не узнать. Потом ему вынесли приговор, и ее это просто уничтожило. Она была безутешна, потому что всей душой любила твоего брата. А я не знал, что делать. И даже сейчас я иногда смотрю на нее и хочу спросить: «Все прошло? Точно?» Когда она вернулась ко мне, Ари, она казалась такой хрупкой… Но шли недели и месяцы, и она постепенно приходила в себя. Она снова стала сильной и…

Я услышал, как папа заплакал.

Я остановил машину на обочине.

– Прости, – прошептал я. – Я не знал. Я не знал, пап.

Он кивнул. Потом вышел из машины и встал на самом пекле. Я знал, что он пытается собраться. Ему нужно было навести в душе порядок, как в неубранной комнате. Сначала я решил его не трогать, но потом мне захотелось побыть с ним. Может быть, – подумал я, – мы слишком часто оставляем друг друга в одиночестве. Что, если одиночество нас и убивает?

– Пап, иногда я ненавидел вас с мамой за то, что вы делали вид, что он умер.

– Я знаю. Прости, Ари. Прости меня. Прости меня. Прости.

Тринадцать

Когда мы доехали до Тусона, тетя Офелия уже умерла.

На ее похороны пришло много народу. Было очевидно, что все ее очень любили. Все, кроме ее семьи. Из родственников были только мы – я, сестры и мама с папой.

Незнакомые люди подходили ко мне и спрашивали:

– Ари, это ты?

– Да, я Ари.

– Твоя тетя тебя обожала.

А мне было ужасно стыдно. Стыдно за то, что я хранил воспоминания о ней на задворках своей памяти. Ужасно, ужасно стыдно.

Четырнадцать

После похорон мои сестры разъехались по домам.

Мы с мамой и папой остались подольше – нужно было разобрать тетины вещи и закрыть дом.

Мама точно знала, что делать, а потому мне сложно было представить, что когда-то она в самом деле едва не потеряла рассудок.

– Ты весь день с меня глаз не сводишь, – заметила она однажды вечером, когда мы смотрели на грозовые тучи за окном, надвигающиеся с запада.

– Правда?

– Ты сегодня тихий.

– Да я всегда такой, – заметил я, а потом спросил: – Почему никто не приехал? Другие дяди и тети? Почему их не было на похоронах?

– Они не одобряли поведение твоей тети.

– Почему же?

– Она долгие годы жила с женщиной.

– Фрэнни, – сказал я. – Она жила с Фрэнни.

– Ты ее помнишь?

– Да, смутно, но помню. Она была милой. У нее были зеленые глаза, и она любила петь.

– Они были любовницами, Ари.

– Ясно, – кивнул я.

– Тебя это беспокоит?

– Нет.

Я ковырялся вилкой в тарелке. Потом поднял взгляд на отца, но он опередил мой вопрос.

– Я любил Офелию, – сказал он. – Она была доброй и порядочной.

– Вас не смущало, что она живет с Фрэнни?

– Кого-то смущало, – ответил он. – Твои дяди и тети, Ари, – они просто не могли с этим смириться.

– А тебя не смущало?

На лице у папы возникло странное выражение, будто он пытается сдержать гнев. Я понял, что он злится на мамину семью, а еще ощущает бессмысленность этой злобы.

– Думаешь, мы бы позволили тебе жить у нее, если бы это имело для нас значение?

Он повернулся к маме. Она кивнула.

– Когда мы вернемся домой, – сказала она, – я покажу тебе фотографии твоего брата. Договорились?

Она наклонилась ко мне и вытерла мои слезы. Я не мог произнести ни слова.

– Мы не всегда принимаем правильные решения, Ари. Но мы стараемся изо всех сил.

Я кивнул, не в силах вымолвить и слова; слезы просто катились по моим щекам, будто внутри меня текла бескрайняя река.

– Кажется, мы сделали тебе больно.

Я закрыл глаза и перестал плакать. А потом сказал:

– Кажется, я плачу от счастья.

Пятнадцать

Я позвонил Данте и сказал ему, что мы вернемся через несколько дней. Рассказывать ему о тете я не стал, сказал только, что она оставила мне свой дом.

Он удивился:

– Серьезно?

– Ага.

– Офигеть.

– Это точно.

– Большой?

– Да, отличный.

– И что ты будешь с ним делать?

– Ну, вроде как друг моей тети хочет его купить.

– А что будешь делать с деньгами?

– Не знаю. Пока об этом не думал.

– Как думаешь, почему она решила оставить дом тебе?