Арина - [20]

Но, понимая умом, что нечего ему опасаться, Костричкин в то же время не чувствовал в душе покоя. Как-никак, а пойдут среди мастеров разговоры, и, глядишь, кто-то поверит Воронцовой, скажет, с чего бы ей выдумывать на человека напраслину, видно, был все-таки грех, видно, преступил дозволенное. А такие, как Нина Сергеевна, еще недобрую подоплеку в этом увидят, мол, шибко низко пал заведующий, коли уж к молоденькой девушке потянулся.

— А что, я должен семидесятилетнюю бабку за костлявые коленки хватать? — с озорным цинизмом воскликнул Костричкин и сбросил с себя простыню, встал с кровати.

Он наклонился к зеркалу, хорошенько осмотрел шишку. Синева ее заметно послабела, начала местами переходить в стойкую желтизну, опухоль немного опала и не мешала глядеть левому глазу. Не было уже и сильной боли, лишь когда он давил шишку, она тупо ныла. Вот тебе и тихоня, подумал Костричкин, так засветила по переносице, что искры из глаз посыпались. С виду глиста глистой, а удар прямо мужской. Откуда только сила взялась у окаянной девки? И этакая смелость? Ну слыханное ли дело, чтобы девушка с такой силой своему начальнику врезала?! Конечно, за рукоприкладство ее можно в два счета уволить, но разумно ли это делать. Ведь в таком случае скандала не миновать, не станет же она молчать, выложит все, как было. И тогда Костричкин завязывай глаза да беги на край света. Может быть, и теперь уже парикмахерская ульем гудит.

Опасаясь долго пребывать в неведении, Костричкин с волнением снял трубку и позвонил на работу. По голосу он узнал, что к телефону подошла тетя Поля, несколько обрадовался, надеясь незаметно выведать у простодушной доброй женщины про обстановку в парикмахерской.

— Пелагея Захаровна, здравствуйте! — начал Костричкин, нарочито подпуская слабости и печали в своя голос, чтобы уборщица убедилась, как нездоров заведующий. — Это Федор Макарыч говорит.

— Але, але… что-то плохо слышу… — раздалось в трубке. — Федор Макарыч, да?.. Отчего у вас голос такой, случаем не заболели?..

— Угадали, Пелагея Захаровна, жутко перекрутило меня всего, — переходя почти на шепот, сказал Костричкин. — Что-то вовнутри все кверху дном переворачивается…

— Вы полежите… грелку хорошо бы… — посоветовала тетя Поля.

— Да я это самое… лежу, а на душе неспокойно, тревожусь за работу. Как там, вся вышла смена, никто не заболел?.. А то вчера Нина Сергеевна унылая вроде ходила… И Катя Воронцова что-то бледная была…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — просила тетя Поля, — все у нас здоровы. И клиенты гужом идут… Вы поправляйтесь лучше скорее.

— Спасибо, Пелагея Захаровна, большое спасибо, — совсем тихо и немощно ответил Костричкин. — Что поделаешь, придется денька три-четыре полежать, да. Вы передайте там Глебу Романовичу, что занемог я… пусть за порядком последит.

После разговора по телефону Костричкин повеселел, не спеша побрился, съел тарелку кислых щей, которые нашел в холодильнике, а потом до самого вечера, пока не вернулась с работы Анна Григорьевна, все прикладывал к переносице согревающие компрессы.

VI

Теперь Дмитрий уже не переставал думать о Кате, перед ним все стояли ее широкие янтарно-табачные глаза, ему слышался ее низкий тихий голос. Дмитрий думал о ней не только ночью, когда засыпал, но и в самые, казалось, неподходящие моменты: на утренней пятиминутке, в часы обхода больных, а иногда даже во время операции. И, странное дело, это его не раздражало, напротив, вспоминая о ней, он чувствовал в себе какое-то озарение.

Но в то же время это лишало Дмитрия привычного покоя, у него было такое ощущение, будто нечто неуловимо-волнующее все кружилось и кружилось перед ним, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Ничего подобного ранее с Дмитрием не случалось, и чтобы покончить с беспокойным своим состоянием, он как-то вечером обрядился в новый костюм, повязал галстук и отправился в парикмахерскую. Придя туда, потоптался с минуту в зале ожидания, заглянул в салон и, убедившись, что Катя работает, сказал стоявшему возле кассы пожилому мастеру:

— Передайте, пожалуйста, Воронцовой, что ее ждут.

Вскоре Катя вышла, поразив его на этот раз чистотой и свежестью своего лица. Тут же узнав Дмитрия, она порозовела, упавшим до шепота голосом спросила:

— Это вы меня звали?..

— Катя, мне надо с вами поговорить, — решительно сказал Дмитрий, оправляя в волнений пиджак. — Я буду ждать, когда вы закончите работу.

— Я, право, не знаю… что вы хотели… — еще больше смутилась Катя и пожала плечами. — Но если…

— Да, да… вот именно, — бормотнул скороговоркой Дмитрий и, видя, что люди в зале ожидания на него смотрят, тут же вышел.

До десяти часов оставалось еще минут сорок, и он не стал торчать у парикмахерской, пересек тротуар и медленно зашагал вдоль сквера в сторону телестудии, радуясь тому, что Катя сразу его признала. Выходило, она тоже о нем помнила и, может, втайне ждала этой встречи, ведь недаром лицо ее вспыхнуло краской, да и в голосе было заметно волнение.

Скоро его обогнала небольшая группа иностранцев, которые громко и возбужденно разговаривали, сильно размахивали руками и все задирали головы, разглядывая Останкинскую телебашню с ее красными сигнальными огнями, с ярким поясом света, охватившим вкруговую ресторан «Седьмое небо». В летние месяцы зарубежные туристы допоздна бродили по улице Королева, все любуясь подпирающей небо башней, и Дмитрий, привыкший к этому, обычно не обращал на них никакого внимания. Только когда слышал английскую или немецкую речь, то старался в нее вникнуть. А еще иногда что-либо отвечал туристам по-английски и по-немецки, желая проверить на практике свое знание языков. Но на этот раз мимо прошли итальянцы, и Дмитрий даже не посмотрел в их сторону.