Ариадна - [9]
(тоже аплодируя). — Ручку! (Подходитъ). Старый цыганъ Илья привeтствуетъ. (Цeлуетъ руку Аннe Гавриловнe). Эхъ, Москва, голубушка, Яръ, Стрeльна. Что деньжищъ! ахъ, что деньжищъ!
— Вы вeдь сами поете?
— Масло, молочишко изъ имeнiя — все тамъ осталось… Векселишки, то-се… А теперь не пою. Былъ голосъ, но до свиданiя. Меццо-сопрано пропит-то… Тамъ мараскинчики, бенедиктинчики…
(Аннe Гавриловнe.) — Еще спойте!
— Вотъ, напримeръ: «Мой костеръ въ туманe свeтитъ».
— Гадость!
— Не нравится? Виноватъ. (Наливаетъ себe ликеру.) Своихъ ошибокъ не скрываю. (Пьетъ.) И не стыжусь. Виноватъ.
— Я спою романсъ. (Задумчиво.) Давно, когда еще я моложе была, меня научилъ, т. е. при мнe пeлъ, одинъ мой знакомый. Тоже помeщикъ.
Беретъ гитару и начинаетъ. Перелeшинъ опять слегка дирижируетъ. Въ комнатe очень тихо. Романсъ кончается словами: «Когда-бъ я смeлъ, когда бы могъ я умереть у милыхъ ногъ». Окончивъ, Анна Гавриловна быстро встаетъ и выпиваетъ рюмку коньяку.
Никто не аплодируетъ.
— Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопываетъ въ ладоши.)
— Сказать правду, меня эта вещь волнуетъ.
(Машину.) — Дяденька, отчего такъ жалостно?
— А… да… вы, какъ барышня.
— Цыганщина проклятая! (Ударяетъ кулакомъ по ручкe дивана.) Возьму, и зареву сейчасъ. На весь домъ.
— А! Вотъ мы какъ.
— Да, такъ и такъ, господинъ Игумновъ, Сергeй Петровичъ.
— Чушь это все. (Передразнивая) «И умереть у милыхъ ногъ». Скажите, пожалуйста. (Рeзко). Сказки, басни! Никто ни у чьихъ ногъ не умираетъ. Необыкновенно изящно, поэтически: прiйти — и тутъ же умереть, у самыхъ ногъ. Ахъ, все это вранье. Кто дeйствительно хочетъ умереть… (Замолкаетъ.) Да и чортъ съ ней, съ любовью. Все навыдумали. Ничего нeтъ.
— Ар-рiядна, не завирайся.
— Молчи, Лапа. Ты дeвченка.
— Не такъ, чтобы очень.
— Ничего нeтъ. (Встаетъ. Лицо ея блeдно и измучено.) Когда узнаешь это, страшно станетъ. (Озирается). Все куда-то уходитъ, и вокругъ… призраки. (Приближается къ письменному столу, гдe сидитъ Полежаевъ.)
— Арiадна, больна? Что съ тобой?
— Мнe нынче тридцать три года. (Беретъ книгу, которую раньше смотрeлъ генералъ) Старинная книга, въ золоченомъ переплетe… моего ученаго мужа… любителя наукъ и искусствъ, который пишетъ сочиненiе «О ритмe у Рафаэля». (Книга выскальзываетъ и падаетъ.) И еще вокругъ много разныхъ изящныхъ вещей и людей… Но (обращаясь къ генералу), но, но, но…
(Лапинской, указывая на Арiадну). — Неправду говоритъ. (Наливаетъ себe и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милыхъ ногъ».
(Машину.) — Что надо сдeлать, когда васъ разлюбили?
— Вотъ… вы… барышня… опять.
— Нeтъ, пожалуйста.
— Да ужъ какъ сказать… ежели… да… (Дeлаетъ жестъ рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать.
— А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты самъ… Э-эхъ, жизнь наша малиновая!
— Это ужъ, батюшка… (Улыбается). Что ужъ тутъ! (Разводитъ руками.)
(задумчиво). — Если тебя разлюбили, то — чемоданы укладывать.
(въ балконной двери). — Э, да позвольте…
(медленно раздвинула портьеру. Тамъ видно зарево.) — Усачевка горитъ.
— П-жа-р-ръ! И никакихъ рябчиковъ.
(вскакивая и оборачиваясь). — Фу, чортъ. Какъ пóлыхаетъ.
Всe толпятся у оконъ. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» — «Нeтъ,
Гаврюхино правeй».
(Арiаднe). — Это далеко?
—Двe версты. Лeтникомъ ближе.
— Ѣдемъ.
— Нeтъ. Не хочу.
— Если тебя разлюбили…
(взволнованно). — Тутъ насосишко есть… въ вашъ автомобиль можно?
— Есть! Черезъ пять минутъ трогаемся, черезъ десятъ тамъ. (Оборачивается къ Арiаднe.) У руля самъ.
— Сейчасъ. Переодeнусь только. Леонидъ, твои сапоги надeваю. (Уходитъ).
(Саламатину). — Сергeй хоть помогать будетъ… А вы?
(вспыхивая). — Нынче ваше рожденiе. Не хочу ссориться.
(направляясь къ выходу на террасу). — Чисто русская картина. Горитъ деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участiе. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистическiя чувства — все у насъ. А-ха-ха… Не могу утерпeть. Иду, лeтничкомъ.
(садится въ креслe у открытаго окна.) — Идите, друзья, кто куда хочетъ. Я не двинусь.
Одни — чтобы итти, другiе, чтобы удобнeе было глядeть, — всe выходятъ на балконъ. Остается Перелeшинъ у столика съ виномъ.
(наливая рюмку). — И пусть волнуются. (Выпиваетъ.) Уд-дивительно, какъ полируетъ кровь.
(какъ бы про себя.) — Страшенъ пожаръ въ деревнe. Господи, дeтишки какъ бы не погорeли… (Встаетъ, холодно.) А впрочемъ… не все ли равно? (Перелeшину.) Философъ — знай себe потягиваетъ.
— И правъ. Пожаръ прогоритъ, и никакихъ рябчиковъ.
— Аркадiй Карпычъ, знаете вы, что такое смертная тоска?
