Архивы Страшного суда - [20]

Февраль, первый год до озарения, Париж

1

Вот уж чего Джерри Ньюдрайв никогда не стеснялся — это выглядеть в Европе американцем. В самолете он с презрением посматривал на соотечественников, выдававших свое подобострастие перед Старым Светом то английским галстуком, то финскими башмаками (из которых торчали купленные в «Сирсе» носки), то какой-нибудь сумочкой с тисненными по коже французскими лилиями и, наверно, со спрятанным внутри ярлычком: «Made in Taiwan». И хотя не было ничего демонстративного в том, что он вертел перед носом таможенника в Орли свежим номером «Ньюсвика», и в том, что закурил сигару (вместо обычных сигарет), и в том, что в конторе проката машин взял не «рено», не «фиат», не «фольксваген», а нормальный «плимут» с автоматической передачей, но тем не менее все эти заурядные действия наполняли его какой-то патриотической приподнятостью.

Он бывал в Париже не однажды, но в этот раз надо было ехать куда-то в пригород. Пришлось минут пять посидеть над выданной ему еще в Нью-Йорке картой, укладывая в голове все нужные повороты и съезды с шоссе. Он очень гордился тем небольшим компьютером, спрятанным у него (как ему казалось) отдельно от остального мозга, где-то в нижней части затылка, куда любую нужную информацию он мог ввести наподобие перфоленты и больше уже не беспокоиться, — дальше компьютер сам слал команды-импульсы, передававшиеся рукам, ногам, глазам — рулю, педалям, мигалкам, тормозам. Голова оставалась свободной, и можно было еще раз все обдумать, освежить в памяти сведения о человеке, которого ему предстояло — в трудных случаях он называл это «взломать», «расколоть», «вспороть», но вначале предпочитал более мягкое слово — «отпереть».

Русский. Лет под шестьдесят. Попал на Запад совсем юнцом — из немецкого плена в конце Большой войны. Хватило ума не рваться назад, из гитлеровских лагерей в сталинские. Пускался в какой-то полузаконный бизнес, но не попался, сколотил небольшой капиталец, купил участок земли под Парижем — тогда еще задешево. Завел парниковое хозяйство — овощи, ягоды, цветы. То ли после этого, то ли еще до — принял сан православного священника. Но вскоре за еретические проповеди был сана лишен и стал сектантом. Бабушка Джерри была родом из Винницы и накануне поездки внука подсказала ему это трудное слово: «поп-расстрига». Хотя и не советовала использовать его в разговоре. Итак, поп-расстрига выстроил на своем участке часовенку и в свободное от огородничества время продолжал смущать православные души. Женился. Попадья (другое трудное слово) оказалась весьма хваткой хозяйкой, так что отец Аверьян (так звали еретика) получил еще больше досуга для проповедничества. Главная идея: воскрешение по Божьему наказу и с Божьей помощью сынами — умерших отцов. Или предков — потомками. Паства у него была небольшая, но преданная, приезжали и парижане, и русские из других городов.

Потом разразился скандал. Муниципалитет Парижа решил строить больницу. Часовня и дом попадали в черту застройки. Отцу Аверьяну предложили дом и участок в другом пригороде — со значительными улучшениями. Плюс покрытие расходов на переезд. Он отказался. Муниципалитет передал дело в суд, выиграл и прислал полицейских с приказом о выселении. Отец Аверьян забаррикадировал двери и окна, вылез на крышу и стал красить ее в зеленый цвет с такой энергией и размахом, что большая часть краски почему-то не попадала на кровельное железо, а разлеталась на осаждавших. («Но вы не можете запретить человеку красить крышу своего дома, — говорил впоследствии на суде адвокат, — в тот момент и в той манере, какие он сочтет для себя наиболее удобными».) Пятнистые, ставшие похожими на командос полицейские штурмом взяли Аверьянову дом-крепость и в пятнистой, оставлявшей зеленые потеки машине увезли его в тюрьму.

В тот же день энергичная попадья обзвонила все газеты, и, как ни странно, история показалась лакомым куском для самых разных политических групп. Консерваторы увидели в ней нарушение священного права собственности. Левые — самоуправство и жестокость полиции. Либералы — ущемление прав национальных меньшинств. Клерикалы — покушение на свободу вероисповедания. Поднялся невероятный шум. О больных, ждущих своей очереди на место в больнице, никто не вспоминал. Фотография отца Аверьяна с Библией в одной руке и корзиной огурцов в другой мелькала на экранах миллионов телевизоров. После двух недель борьбы муниципалитет вынужден был отступить. Строительство больницы начали где-то в другом месте.

Вся эта десятилетней давности шумиха была кем-то разнюхана, восстановлена, превращена в несколько страниц аккуратной машинописи и вручена Джерри Ньюдрайву на 28-м этаже главного здания правления гигантской корпорации Ай-Си-Ди, куда он был вызван для личной встречи с членом совета директоров — управляющим зарубежными отделениями. И в дополнение к рапорту, совершенно конфиденциально, у окна, за которым туманный Гудзон далеко внизу с трудом протискивался между опорами моста Джорджа Вашингтона, ему было объявлено, что в будущем году в полумиле от участка попа-огородника начнется строительство шоссе, что тем самым эти несколько акров пригодной для застройки земли (муниципалитет выбирал со знанием дела) превращаются в идеальное место для давно запланированного сборочного завода Ай-Си-Ди под Парижем, что прилегающие участки уже скуплены через подставных лиц, но без аверьяновского клочка сделка не имеет смысла, потому что, как в узких Фермопилах («Вы слышали о Фермопилах, мистер Ньюдрайв?» — «Сэр, я прорывался через них много раз, туда и обратно, ха-ха»), между ручьем в овраге и старинным монастырем («Вы же знаете, в Европе скорее вернутся к пахоте на лошадях, чем дадут снести какую-нибудь архаичную развалину») часовенка с православным крестом перекрывает единственный возможный выезд к будущему шоссе и что это даже трудно вообразить, как далеко вверх может шагнуть доверенный представитель Ай-Си-Ди, который сумеет обойти старого фанатика («Да, похоже, что деньгами его не соблазнить, попытки делались») и вырвать для компании эту жалкую полоску земли, преградившую путь к новым миллиардам.