Архивы Страшного суда - [18]
Она приподнялась на носках, поцеловала его в щеку и снова прилегла на грудь.
— А я… Ну что говорить… Знаете, как это бывает… В чужом городе, приезжаешь всегда немного кум королю… И как бы надо погулять, не упустить момент… Так что и глазами посильнее вертишь, и ноздри раздуваешь… И тут не дай Бог напороться на такое лицо, как у вас… С этим взглядом раздевающим… Да-да, не прикидывайтесь овечкой… И сразу чувствуешь себя как петух, облитый холодным дождем, видишь себя со стороны: обычный командировочный жох, каких каждый день завозят в любой город тысячами на поездах и в самолетах… И первая мысль: «Ну ладно же! Погоди у меня, я тебе докажу!»
…что значит «не надо ничего доказывать»? Нет, я могу снять свитер, действительно жарко… Снять — не проблема, но все же я хочу договорить вот об этом, как это взвинчивало меня все эти месяцы, — что поеду снова в Таллин, и увижу вас, и подарю пленочку-сюрприз… Все же приглушу немного, очень уж воет… Зачем она вам? У вас уже, должно быть, изрядная коллекция… Сколько народу вам привозило, наверно…
— …Нет, вот об этом, конечно, не мечтал, что мы сумеем это так быстро… с такой скоростью пересечь море-окиян под названием Незнакомость, перевалить через гору Первый Поцелуй и прыгнуть с ходу — куда?…
Пляж Раздевание?
…черт, никогда не встречал таких застежек… Не для моих пальцев… Ага, понял… Ну вот, вот они и выглянули на свет… Подумать только — еще два часа назад были где-то далеко-далеко, за тридевять платьев, за тридесять крючков, и вот обе здесь — такие смелые, круглые, нос торчком…
…а на следующий год я поеду на Памир, найду там буддийский монастырь и сниму для тебя фильм про йогов… Которые простыни в прорубь окунают и тут же на голых спинах сушат… Соревнуются, кто больше… Они как-то умеют всю кровь перегонять куда захотят, по заказу, и спина делается как печка, горит, прямо как я сейчас… Да, можно, конечно, только с молнией там поосторожней… она с капризом… особенно после такого обеда… О черт! Черт! Черт! Я же говорил!
Он оторвался от нее, отбежал в сторону, вытащил свой охотничий нож, щелкнул лезвием и — она слегка взвизгнула — сунул его себе в живот. Раздался треск вспарываемой материи — брюки свалились на пол. Он перешагнул через кучу валявшейся одежды, обнял ее за голые плечи и, обмирая от смеха и нежности, повел в темноте, на ощупь к чему-то складному, раздвижному, субтильно-импортному, но принявшему их на себя с нежданной финской стойкостью — без скрипа — и помчавшему через пороги, водопады, воронки, крутые повороты, нарастающий шум, пока не выбросило, мокрых и задыхающихся, — сначала ее, потом его — туда же, к началу круговерти, в полутемный гостиничный номер.
— …Вот ты предлагал выпить за самое сильное чувство в этом году, и, знаешь, я замешкалась, не захотела, потому что впервые поняла, что сильнее и дольше всего я чувствовала страх. Да, вот так… Раньше была совсем смелая, а в этом году они, кажется, меня одолели… Ну, они… эти — из-за которых я не разрешала тебе ни писать, ни звонить… Которые все видят, все знают… Все, да не все…
…Нет, ничего подсудного я еще не сделала, но чем-то очень им не правлюсь… Наверно, тем, что бегаю и прячусь довольно ловко, когда мне очень нужно… Да правда же, ничего. Ну, встретилась на какой-то конференции с коллегой-иностранцем, разговорились, потом переписывались… Потом письма стали пропадать. Я пыталась Чарльзу втолковать, чтоб не доверял очень бумаге, но он из этих — из розовых и наивных. Нет, про лагеря, чистки и террор он слыхал, верит, что так и было. Но чтобы тайна переписки не охранялась законом — в это же поверить невозможно. Может, он и продолжает писать, да пишет что-нибудь такое, из-за чего они стали теперь за мной таскаться повсюду… Вот уже полгода не могу от них избавиться…
…Из института я ушла, ничем таким больше не занимаюсь, работаю тихо в больнице. Пленка с шаманом?… На будущее, может, когда-нибудь вернусь к одной завиральной идее, на которую Чарльз так загорелся… Кет, в институт обратно не пойду. Потому что, если идея подтвердится (шансы — один из ста), не хочу, чтобы ока им в лапы попала. И больше всего не хочу, чтобы они про тебя узнали. Поэтому так грубо тогда по телефону оборвала, когда ты хотел назвать себя, — прости. И еще я хочу…
— Подожди минуту.
— Да?
— Я что-то плохо соображаю.
— Объяснить сначала?
— Попозже.
— Почему не сейчас?
— Потому что все равно не пойму… Потому что я снова поплыл…
Во второй раз пороги оказались еще круче, воронки — стремительнее, водопады — безжалостнее, и весь круговертный путь отнял еще больше времени и сил.
— …Так что ты говоришь про этих, всезнающих?
— Я не хочу, чтобы они узнали про тебя, про нас с тобой.
— Думаешь, еще не знают?
— Только по телефонным звонкам из автомата. Но ни фамилии, ни адреса. И по дороге сюда я опять сумела оторваться. Так что умоляю тебя: не фанфаронь, не говори, что ты их не боишься и в гробу видал, не лезь на рожон.
— Меня тоже однажды туда вызывали. Не на допрос, а вроде консультантом. Вроде по месторождениям золота секретная информация стала просачиваться, и надо им было нащупать где. Все с полным уважением, почтительно встретили, даже льстиво. А все равно ощущение, будто не в полный рост к ним входишь, а ползком. Тошнота потом — на неделю. Пока живешь нормально, вроде и знаешь про них, а все как будто и не касаешься. Но когда вот так столкнешься — ох, руки начинают чесаться.
Опубликовано в журнале "Звезда" № 7, 1997. Страницы этого номера «Звезды» отданы материалам по культуре и общественной жизни страны в 1960-е годы. Игорь Маркович Ефимов (род. в 1937 г. в Москве) — прозаик, публицист, философ, автор многих книг прозы, философских, исторических работ; лауреат премии журнала «Звезда» за 1996 г. — роман «Не мир, но меч». Живет в США.
Когда государство направляет всю свою мощь на уничтожение лояльных подданных — кого, в первую очередь, избирает оно в качестве жертв? История расскажет нам, что Сулла уничтожал политических противников, Нерон бросал зверям христиан, инквизиция сжигала ведьм и еретиков, якобинцы гильотинировали аристократов, турки рубили армян, нацисты гнали в газовые камеры евреев. Игорь Ефимов, внимательно исследовав эти исторические катаклизмы и сосредоточив особое внимание на массовом терроре в сталинской России, маоистском Китае, коммунистической Камбодже, приходит к выводу, что во всех этих катастрофах мы имеем дело с извержением на поверхность вечно тлеющей, иррациональной ненависти менее одаренного к более одаренному.
Умение Игоря Ефимова сплетать лиризм и философичность повествования с напряженным сюжетом (читатели помнят такие его книги, как «Седьмая жена», «Суд да дело», «Новгородский толмач», «Пелагий Британец», «Архивы Страшного суда») проявилось в романе «Неверная» с новой силой.Героиня этого романа с юных лет не способна сохранять верность в любви. Когда очередная влюбленность втягивает ее в неразрешимую драму, только преданно любящий друг находит способ спасти героиню от смертельной опасности.
Приключенческая повесть о школьниках, оказавшихся в пургу в «Карточном домике» — специальной лаборатории в тот момент, когда проводящийся эксперимент вышел из-под контроля.О смелости, о высоком долге, о дружбе и помощи людей друг другу говорится в книге.
Писатель-эмигрант Игорь Ефремов предлагает свою версию убийства президента Кеннеди.
Сергей Довлатов как зеркало Александра Гениса. Опубликовано в журнале «Звезда» 2000, № 1. Сергей Довлатов как зеркало российского абсурда. Опубликовано в журнале «Дружба Народов» 2000, № 2.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.