Архивы Дерини - [16]

Отчаяние накатило на него с новой силой, видение померкло, и Джилре с глухим рыданием перекатился на бок и сел, поддерживая ноющую руку. И тут заметил вдруг, что он уже не один; и развернулся резко, схватившись здоровой рукой за кинжал на поясе.

Но еще разворачиваясь, он понял, что незваный гость не желает ему зла, ибо в противном случае он мог быть убит уже несколько раз. А увидев старика, сидевшего на камне в нескольких футах от него, юноша успокоился окончательно. Смущенно улыбнувшись, он задвинул кинжал обратно в ножны и выпрямился, быстро проведя по лицу левым рукавом, будто отбрасывая с глаз прядь волос. Овца должна была ему подсказать, кого он может здесь увидеть. Только бы старик не заметил, что он плакал.

— Симон! Ты меня напугал. Я думал, здесь никого нет.

— Я уйду, если хочешь, — отвечал тот.

— Нет. Не уходи.

— Вот и хорошо.

Никто не знал, кто такой старый Симон и откуда он взялся. Он уже был стар, когда в эти развалины прибегал поиграть мальчишкой отец Джилре. Он пас свою овцу, по весне продавал овечью шерсть; иногда приходил в городскую церковь послушать мессу. Симон-пастух, Симон-отшельник, Симон-святой человек, как считали некоторые. Джилре однажды случайно обнаружил, что Симон умеет читать и писать — искусство не из простых и среди крестьян практически не встречавшееся, особенно здесь, на Лендорском плоскогорье. Джилре самому пришлось побороться за эту привилегию, а ведь он был сыном лорда. Он не пытался расспрашивать, чтобы не испортить ненароком дружеских отношений, но порой ему казалось, что Симон не совсем тот человек, за которого себя выдает. Кем бы он ни был, для Джилре он всегда оставался другом.

Старик улыбнулся и кивнул, как будто знал, о чем сейчас думает юноша, и взгляд его голубых глаз был кроток и дружелюбен. Джилре молчал, и тогда Симон поднял одну белую бровь и тихонько поцокал языком.

— Ну, молодой хозяин Джилре, давненько же я тебя не видал. Что привело тебя на холмы в этот праздничный день? Вроде ты должен сейчас отмечать сочельник в доме твоего отца и готовиться к встрече Рождества.

Джилре понурил голову. Похоже, старик не слыхал ни о болезни отца, ни о его собственном несчастье. Опухоль на внутренней стороне руки отчаянно задергало, когда он прижал руку к себе. И при мысли о том, что к его отцу и к нему самому неотвратимо приближается смерть, ему чуть не сделалось дурно.

— Не будет нынче праздника в Верхнем Эйриале, Симон, — тихо сказал он. — Мой отец умирает. Я... отлучился ненадолго.

— Понятно, — немного помолчав, сказал старик. — Ты уже ощущаешь бремя ответственности, которое скоро возляжет на тебя.

Джилре не ответил. Если бы все было так просто! Будь у него здоровы обе руки, думал он, отказался бы он от жизни лорда, от управления землями Эйриалов, от милостей короля — всего того, что навязывал ему отец. Будь у него здоровы обе руки, он отдал бы все это своему брату и поступил бы так, как жаждал все годы своей жизни. Но несчастный случай, и это... то, что поселилось и разрослось в его руке, лишили его всякого выбора.

Он нечаянно сжал руку чуть сильнее, словно пытаясь инстинктивно защититься от того, что его так пугало, вздрогнул и, как ни старался, не сумел скрыть от внимательных глаз Симона гримасу боли. Джилре посмотрел на старика с вызовом, словно подстрекая спросить, в чем дело, но тот уже повернулся к разрушенному алтарю, и лицо его ничего не выражало.

— Тяжело терять то, что любишь, — пробормотал Симон, как будто проверяя его. — И ответственность нести тяжело, даже если человек ей рад. Если же он принимает на себя эту тяжесть волею обстоятельств, а не потому, что выбрал сам и с любовью, то нести ее становится еще трудней.

— Ты хочешь сказать, что я не люблю отца? — ошеломленно спросил Джилре после паузы.

Симон покачал головой.

— Нет, конечно. Я думаю, ты его очень любишь, как и подобает сыну любить отца. Будь это не так, ты не мучился бы сейчас над выбором, который должен сделать. Нам редко бывает приятен выбор, который ставится перед нами, но тем не менее мы обязаны выбирать.

Джилре проглотил комок в горле и опустил взгляд на волчий мех плаща, на котором сидел, машинально растирая онемевшую правую руку, чтобы согреть ее.

— Почему... почему ты решил, старик, что мне предстоит какой-то особенный выбор? — сказал он несколько агрессивно. — Мой отец умрет, я стану бароном д'Эйриал. Какой же тут выбор? Для этого я и рожден.

— По крови — да, — отвечал Симон. — Но по духу... сдается мне, что ты пришел в развалины монастыря в тот час, когда отец твой лежит при смерти, и простерся пред алтарем вовсе не потому, что ты вне себя от радости и предвкушаешь вступление в мирское твое наследство. Ты, конечно, искренне горюешь о своем отце, — добавил он, заметив изумленный взгляд Джилре. — Но я думаю, ты и сам не понимаешь, что привело тебя сюда и заставило плакать — здесь, в этих развалинах, перед алтарем, орошенным кровью многих святых людей.

Джилре вздохнул и снова удрученно опустил глаза. Кое-что Симон, конечно, понял. Нетрудно было догадаться. Как-то они беседовали, отвлеченно, правда, о достоинствах духовной жизни святых отцов. Симон никогда о себе не рассказывал, но было понятно, что когда-то, может быть, в раннем детстве ему случилось жить в монашеской общине. Видимо, там он и научился читать и писать.