Архитектор его величества - [44]

Князь Андрей полностью одобрил мои эскизы Золотых и Серебряных ворот и изготовленные по ним макеты. Скоро я подготовлю подробные чертежи, и с Божией помощью через год — два можно будет начать строительство. Надеюсь, уже без меня, ибо императорский указ предписал мне находиться на Руси три года, а прошло уже почти полтора, считая со времени прибытия на невский Ореховый остров.

Но радость от интересной, плодотворной и разнообразной работы оказалась в начале сентября испорченной кознями врага рода человеческого. Вот как это произошло.

Ночью сквозь сон я услышал шум и крики под окнами своего владимирского дома-мастерской. Надел сутану и хотел выйти глянуть, в чем дело, но не смог открыть дверь: она оказалась привязанной толстой веревкою. Мои слуги попробовали выглянуть в окна, но ставни оказались закрытыми и припертыми снаружи длинными жердями. Тогда мы начали кричать и стучать в двери и окна, снаружи подошли городские стражники и выпустили нас.

Оказывается, кто-то собирался поджечь мой дом и запер окна и двери, дабы никто не мог выскочить наружу. А спасло меня и моих слуг от мучительной смерти в огне то, что мудрый и многоопытный Вышата Никифорович после княжеского суда подумал, что кто-нибудь из изобличенных мною воров может захотеть мне отомстить, и приставил к моему дому тайную стражу, которая и схватила поджигателя. Да благословит Господь честного старого воина Вышату.

И вскоре я вновь был приглашен на суд, только не князя, а верховного воеводы, ибо преступники не имели благородного происхождения. Представь себе мое потрясение, любезный брат мой во Христе, когда мне стало известно, что один из них — мой помощник Яков Осипович, другой — крестьянин Микита из Бремболы.

Когда я увидел сих людей на суде, с вывихнутыми на дыбе руками, с опущенными от стыда головами, я не поверил своим глазам. Но все оказалось страшной правдою: Яков наряду с Евстафием Миронеговичем и Янем Лукичом участвовал в неправедных заработках на утаивании белого камня, и когда лишился сих заработков, то пришел в ярость и решил мне отомстить. К тому же если бы я сгорел, то никто уже не помешал бы Якову вновь начать воровать — если не камень, то что-нибудь еще: например, золото, медь, свинец, изразцовые напольные плитки, строительный инструмент… Да мало ли что можно украсть на строительстве в отсутствие надзора? Оказывается, Яков много лет таким образом обманывал князя Георгия Долгорукого, и архитектор Савва Нажирович то ли ни о чем не догадывался, то ли сам участвовал в воровстве.

И Яков нанял Микиту для того, чтобы сжечь меня в моем доме. Как мог Микита, называвший себя моим другом, пойти на такое страшное преступление — не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Неужели род людской пал так низко? Неужели человек может до такой степени затоптать в себе образ Божий? И ведь злодей не остановился ни перед неизбежной гибелью вместе со мною ни в чем не повинных слуг, ни перед тем, что в сухую и теплую погоду, когда он собирался поджечь мой дом, от одного пожара мог загореться весь город!

А когда Микита был схвачен, он под пыткою показал на Якова. Тот, в свою очередь, тоже под пыткою сознался во всем, в том числе и в многолетнем обмане суздальских князей — на предыдущем суде, как ты помнишь, ему удалось уйти от наказания. Поэтому ни он, ни Микита не лежали ничком и не молили Вышату Никифоровича о смягчении их участи: они понимали, что это бесполезно. И приговор был страшным: за попытку сжечь благородного барона Готлиба, его слуг и мастерскую с ценными инструментами, за опасность возникновения большого городского пожара и за многолетнее воровство — посадить обоих на кол.

Вконец расстроенный, я ушел домой, размышляя о человеческой алчности и вспоминая слова Соломоновых притчей: «Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им». На следующий день я назначил своим главным помощником Улеба Хотовича, начал объяснять ему тонкости строительных наук и искусств и немного отвлекся от тяжких дум. Тогда мне казалось, что больше я никогда не увижу ни Якова, ни Микиту: казни обычно проводились на владимирском торгу, куда я заглядывал редко. Но я ошибся: еще один раз, не иначе как в наказание за мои многочисленные грехи, увидеть сих людей пришлось.

Через несколько дней после суда я услышал утром сильнейший шум толпы рядом с моим домом во Владимире. Вышел наружу. Толпа расступилась, пропуская меня, и плотно сомкнулась за моей спиною. Оказалось, что привели Якова и Микиту, принесли огромные заостренные колья и собираются вершить казнь прямо напротив моих дверей.

Не знаю, брат мой во Христе, приходилось ли тебе слышать о посажении на кол, принятом на Востоке и почти неизвестном у нас. Я в Палестине слышал и думал, что для сей казни нужен большой помост, с которого палачи сажают несчастного на вкопанный в землю кол. Но все оказалось проще: казнимого кладут ничком, забивают в него кол горизонтально посредством большого молота, а затем поднимают сей кол и вкапывают другой его конец в землю. Обычно во время забивания несчастный от адской боли теряет сознание, а затем приходит в себя уже пронзенным. Искусство палачей состоит в том, чтобы кол, проходя сквозь тело, не задел сердца, дабы страдания продолжались много часов.