Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд. - [63]

Смешение, произошедшее в стране галлов, каким бы оно ни было по масштабу, происходило только среди народов, близких с точки зрения антропологии и культуры, а также лингвистики. Напротив, афро–азиатское население, приезжающее на наш материк с 1960–х годов, меняющее этнический и культурный состав страны (мусульман во Франции скоро станет 5 миллионов, а примерно с 2005 года ислам будет самой распространённой религией в стране), не имеет ничего общего по антропологии, культуре или по менталитету с коренным европейским населением. Напротив, германское население связано с римлянами, кельтами или славянами. Так что это прекращение традиции, а никак не её продолжение. С другой стороны, «германские вторжения» поздней античности, как и все прочие военные нашествия или потоки иммиграции, случавшиеся с Францией за тысячу лет истории и связанные с маврами, англичанами, голландцами, испанцами, немцами, русскими и итальянцами никогда не вызывали радикальных этнических перемен или культурных противоречий. Следовательно, когда защитники иммиграции сравнивают эти внутриевропейские движения с массовой демографической колонизацией, объектом которой мы являемся сегодня, они сильно ошибаются: это просто интеллектуальный абсурд, призванный скрыть истинную природу происходящего.

При помощи своей запутанной и определённо антидемократической риторики, эти люди потворствуют распространению этнического хаоса в Европе, скрывая его реальность. Не будем забывать, что лобби сторонников иммиграции возглавляют троцкисты, чьим иррациональным скрытым чувством всегда была ненависть к европейской этнокультурной идентичности.

Помимо этого, этих интернационалистов поддерживает американский ультралиберализм. Геополитическая цель США — и мы их не можем винить за разыгрывание этой карты — заключается в доминировании над европейским континентом, уничтожении его этнокультурной идентичности и захвате его рынков и техно–экономических ресурсов.

Без сомнения, Франция уже пережила несколько иммиграционных потоков испанцев, итальянцев, португальцев, поляков и т. д. в начале XX века. Но повторим, что все эти народы близки французам: это католические народы, говорящие на родственных языках и даже имеющие нечто вроде общей исторической памяти. Генрих III был «королём Польским», и вся европейская история — не более чем собрание межконтинентальных «фрагментов памяти». Французскую историю не понять без постоянных отсылок к немецкой, итальянской, российской, английской, испанской и т. д.

Эти внутриевропейские миграции (в любом случае, имевшие место далеко не в таких масштабах, как современные миграции из Африки и Азии) можно сравнить с миграциями в Северной Африке или с передвижениями из континентального Китая в приморские области этой страны. Между современными фламандцами или немцами и греками или сардинцами, определённо, существует некоторое «различие менталитетов», но оно куда меньше того, что отделяет нас от этнических блоков иных континентов.

Можно ли людей просто смешать вместе, как повар смешивает овощи в салате?

Нам не стоит бояться сказать свое слово против крипторасистской идеологии защитников бесконтрольной массовой иммиграции.

Лобби защитников иммиграции, подчиняющиеся троцкистам, прекрасно сознаёт тот факт, что мультирасовое общество означает мультирасистское общество. Это уже было много раз отмечено в данной работе, но заслуживает многократного повторения.

Франция, Европа и немецкий вопрос

Хотел бы теперь ответить ещё на два аргумента: «как быть с антинемецкими настроениями французов?», а также «зачем беспокоиться об этнических проблемах и иммиграции в век интернета и глобализации? Разве это не устаревшее беспокойство? В конце концов, разве мы не граждане мира?».

Давайте устроим небольшой сеанс политического психоанализа, не забывая о чувстве юмора. Антинемецкие настроения французов возникли после трёх европейских гражданских войн: 1870, 1914 и 1939 годов. Их можно считать немецкой «реакцией» на французскую агрессию эпохи Людовика XIV и Наполеона. К счастью, это чувство уменьшилось благодаря построению Европы и франко–германскому сотрудничеству, начало которому положил де Голль. В настоящий момент (во Франции и Великобритании, странах с сильными германскими корнями) антинемецкие настроения продолжают существовать в форме зародыша, в виде россыпи дурацких клише, непризнанной ярости, подавленного возмущения и фантастических страхов: «О, немецкий, какой страшный язык!» (как насчет Гёльдерлина[171], Рильке[172]или Нины Хаген[173]?); «Эти немцы хотят захватить Европу!»; «В глубине души они всё ещё нацисты…» и т. д. Глупые шутки о бельгийцах (которых французское коллективное сознание держит за «франкоговорящих немцев») или швейцарских немцах говорят о той же фантазии, порожденной европейскими гражданскими войнами, когда люди радовались контрасту между изысканной и утонченной кельто–романской французской «расой» с одной стороны и простыми, грубыми варварами–немцами с другой.

Немецкие журналисты и интеллектуалы также ответственны за эту недооценку собственной этничности и культуры, ведь они постоянно говорили о диктатуре Гитлера как о результате проявления типично немецких психологических свойств. Это некоторая форма мазохизма и самобичевания. Разве русских как народ коллективно обвиняют в преступлениях коммунизма? Эта постоянная подозрительность ко всему немецкому, жертвами которой стали сами немцы и их сторонники, ослабляет культурную силу нашего континента, нейтрализуя немецкий компонент европейского духа.