Ardis. Американская мечта о русской литературе - [15]

Вероятно, уже в годы учебы он прочел эссе Набокова о Гоголе, изданное в 1944 году. И выбранная им оттуда цитата рифмуется с собственными словами Карла об опьянении вымышленным миром: «Высочайшее искусство Гоголя «обращено к тем тайным глубинам человеческой души, где тени других миров проходят как тени безымянных и беззвучных кораблей»»[51].

В 1962 году Карл впервые едет в СССР, чтобы в Ленинской библиотеке продолжить работу над своей диссертацией. В стране оттепель. «Новый мир» публикует рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», молодые поэты — Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава — публично читают свои стихи в Политехническом музее и на площади Маяковского.

В 1962 году Бродский встретит Марину Басманову, которой посвятит лучшие свои стихи, а «Ардис» много лет спустя их опубликует. В том же году Бродский приезжает во Псков, где его принимает Надежда Яковлевна Мандельштам (позднее именно она сведет Профферов с Бродским). В том же году Саша Соколов поступит в Военный институт иностранных языков, который, не доучившись, бросит в 1965 году, и, кося от армии, проведет три месяца в психиатрической клинике имени Кащенко, где обретет и опыт и образность, необходимые для написания такого романа, как «Школа для дураков». Проффер еще не подозревает, как тесно будет переплетена его жизнь с теми, кто в 1962 году, быть может, ходил с ним по одним улицам или по крайней мере дышал одним воздухом.

Cама поездка 24-летнего аспиранта Мичиганского университета в СССР стала возможна благодаря разрядке международной напряженности, весьма непродолжительной. В том же 1962 году Кеннеди введет торговое эмбарго против Кубы, а уже в следующем году разразится Карибский кризис, едва не закончившийся третьей мировой войной. «Нас было 40 американцев, которые учились в России, в два раза больше, чем за два предыдущих года», — напишет Карл по итогам своей поездки в сентябре 1962 года в местной газете, вырезки из которой хранятся в архиве «Ардиса»[52].

Проффера пьянит ощущение первопроходца, оказавшегося там, где до него не ступала нога «белого человека»: «Итак, американец, который говорит на их языке и живет в университете (Карла разместили в общежитии МГУ. — Н. У.), в глазах большинства русских выглядит в диковинку. Нас, американцев, почти всегда вычисляли как иностранцев, но только немногие русские имели достаточно опыта, чтобы предположить, откуда мы родом. Десятки раз меня спрашивали о моей национальности, и когда я называл ее, нормальной реакцией было недоверие с характерной улыбкой на лице, дескать — да ладно, ты нас разыгрываешь. Если мне удавалось убедить их, что я не придуриваюсь, следующая реакция была более разнообразной, но только однажды за пять месяцев она была враждебной. Обычно русские очень любознательны и гостеприимны. В отношении нерусских народов Советского Союза (вроде армян или грузин) это еще более справедливо. Среди русских практически нет ожесточения против американцев, но их отношение к политике нашего правительства менее дружелюбно».

Далее Карл подробно описывает темы разговоров с аборигенами: как им, американцам, «разрешили» учиться в СССР и ходить повсюду «без гида», кто их родители, чем они занимаются, где они будут работать после окончания учебы. «И только затем нас расспрашивали о более серьезных вещах, как правило, по поводу слухов о материальном благополучии в США. Очень редко нам задавали провокационные вопросы при всех. Если же кто-то спрашивал: «Зачем ваша страна окружает нас военными базами?» — обычно другой русский говорил ему, чтобы тот заткнулся, и что дружеские посиделки — не место для политических дискуссий». Что это было? Страх или тоже усталость от риторики холодной войны, которую испытывал и сам Карл?

Проффер пытается разобраться в культурной антропологии, ментальном устройстве обитателей неизвестной страны: «В целом для нас, американцев, оказалось гораздо более трудным убедить русских в нашей точке зрения, чем мы предполагали. Прежде всего русский привык иметь простой односложный ответ на все вопросы, одно решение всех проблем. Это внушается ему с рождения через любые каналы официальной информации. Таким образом, когда он спрашивает, почему в США распространена безработица и как мы собираемся от нее избавиться, он ожидает полного ответа, который опровергнет ответ, приготовленный для него коммунистической доктриной. Но простого решения проблемы безработицы не существует, и я честно не могу сказать, что через 20 лет всe будет решено. А вот это — своего рода побег из действительности, к которому русские постоянно прибегают. Когда они не могут ответить на вопрос о каком-нибудь недостатке в их стране, они просто говорят: «Ну, через двадцать лет всe будет по-другому». Такой ход откладывает спор на потом, переносит его в область догадок. И больше нет возможности спорить логически».

Позднее Карлу не раз придется оказываться в похожей ситуации, когда русские интеллектуалы будут ожидать от него «полного ответа, который опровергнет ответ, приготовленный… коммунистической доктриной». Ни тогда, ни позднее у Карла не будет «односложных ответов» и «простых решений». Его мир не был черно-белым — или, точнее, красно-белым. Свобода от клише и стереотипов облегчила ему вхождение в новую культуру и, вероятно, в конечном итоге помогла найти ту специфически аполитичную нишу, в которой «Ардис» начал успешно работать, поначалу не встречая противодействия советских властей.