Ардагаст и Братство Тьмы - [145]

Ардагаст окинул взглядом свою рать. Из его многоопытной дружины погибли совсем немногие, но как же было жаль именно этих, павших совсем недалеко от дома, в самом конце славного северного похода!

Трёхглавый змей-Перун улетел обратно в свою пещеру, и возле неё снова собрались предводители и лучшие воины трёх племён. Никто теперь не оспаривал права Ардагаста войти в хранилище Колаксаевых даров, и никто не смел последовать за ним. Твёрдым, уверенным шагом вошёл Зореславич в пещеру. Среди опрокинутых столов и разбросанных дорогих сосудов увидел он тело Фарзоя. В царском панцире на груди была прожжена большая дыра. Оплавились золотые украшения на кафтане и поясе. Посинели и почернели клинки. Не пострадала лишь стрела Абариса. А лицо царя словно помолодело. Вместо обычной хитрой осторожности и насмешливости, оно светилось теперь лихой отвагой степняка.

Полыхала огнём на столе Колаксаева Чаша. Трёхглавый змей обвивал алтарь, и тело чудовища из красно-золотого на глазах становилось чёрным: грозный бог покинул его. А на алтаре, покрытом парчой, лежало то, ради чего Зореславич совершил самый трудный и далёкий из своих походов, повёл за собой сотни лучших воинов Скифии к великой славе, а многих и к славной гибели. Колаксаевы Секира и Плуг.

У Секиры даже лезвие было золотым, но не приходилось сомневаться, что в бою это оружие не уступит бывшей Секире Богов. На рукояти были изображены один над другими тридцать зверей: конь, вепрь, олень, козерог, слон... Многие звериные обличья мог принимать Даждьбог. Но не было здесь самых грозных его воплощений — льва и грифона. Зато было Древо Жизни с двумя козерогами, объедающими его листву. А обух украшали фигурки двух мирно лежащих коней. Ибо Огненная Секира была предназначена не для грабителей, покорителей, «потрясателей» Вселенной, а для защитников мирной жизни. Только им давала она силу и мужество.

Колаксаев Плуг был с виду самым обычным ралом, какое делают из толстой ветви, вырубленной вместе с частью ствола. Но вдоль дышла извивался змей, некогда запряжённый в плуг Сварогом, отцом Даждьбога. А на самом конце дышла устремлялся в полет, прижав рога к спине и вытянув голову, крылатый конь. И ярмо было обычное, для двух волов. Таким вот ралом, только деревянным, позолоченным, Ардагаст проводил первую борозду каждый год на Велик-день. Огненный Плуг давал изобилие и богатство, но лишь тому, кто был трудолюбив, щедр и изгонял зло из мира, а не служил ему. Хорошо ли быть бедным — не странствующему волхву, а целому племени? И в богатстве ли зло? Или в людях, что ради него делаются рабами Чернобога?

Чаша, Секира, Плуг. Справедливость, отвага, труд. Мудрость, победа, изобилие. Как трудно обрести всё это и как легко потерять — человеку, царю, народу!

Ардагаст не взял в пещере ничего, кроме Огненной Чаши, а Секире и Плугу отдал земной поклон. Поднявшись же, увидел в золотом сиянии даров знакомый лик хозяина Белого острова. Довольно улыбаясь, Даждьбог сказал:

   — Вижу — я не зря избрал тебя. Пусть Чаша и стрела останутся твоему роду. Кто в нём превзойдёт тебя — войдёт сюда и возьмёт остальные два дара. Но перед тобой сюда посмели зайти ещё двое смертных. Одного покарал мой брат. Другой бежал и натворит ещё много злых дел. Избавь мир от него и от его Перстней Зла. В том тебе поможет всё Братство Солнца.

Когда Ардагаст вышел из пещеры, на руках у него было тело Фарзоя, а в руках — пылающая огнём Чаша и сияющая золотая стрела. Обе двери, золотая и железная, сами собой закрылись за ним. Бесстрашные воины молчали, словно увидев самого Даждьбога-Гойтосира. В наступившей тишине разнёсся голос царя росов:

   — Воины Аорсии! Великий царь Фарзой пал. Он совершил самый большой свой подвиг и самый большой грех: сразился со Змеем-Ортагном за дары, которых не был достоин. Ныне его душа стережёт Ирий.

Зореславич опустил тело на лёд. По небу грохотом копыт прокатился гром, и на миг все увидели там всадника в красной одежде, на красном коне, с пылающим синим светом клинком в руке. Инисмей поднял меч:

   — Вечная слава Фарзою, отцу нашего царства!

Сотни мечей и копий взметнулись к звёздному небу. Потом взгляды всех снова обратились к Ардагасту. И вот уже послышались среди росов и даже аланов всё более громкие голоса:

   — Пусть правит Аорсией Солнце-Царь! Быть Ардагасту великим царём!

Инисмей стоял над телом отца, безмолвно опустив голову. Зореславич окинул взглядом собравшихся. Заметил угрюмое лицо Умабия, хитрую ухмылку Роксага. А что скажут знатнейшие роды аорсов, когда соберутся в Мадиркан-де? Разжечь в Сарматии усобицу на радость Риму и Братству Тьмы? Не на то он зовётся Солнце-Царём. Подняв меч и Огненную Чашу, Ардагаст громко возгласил:

   — Инисмей — великий царь! Слава Инисмею, сыну Фарзоя!

Радость и печаль вместе пришли на Тясмин. Вернулся ещё до Нового года, до Щедрого вечера царь Ардагаст с дружиной. Вернулись все его главные храбры. Но больше половины ушедших летом в поход навсегда остались в бескрайних просторах от Днепра до Ледяного моря. Вместо них пришли люди из доброго десятка неведомых прежде племён. Но никого из них не сочли чужаком: все они стали росами. Мало кто вернулся из дружины Андака. Князя одни славили чуть ли не наравне с Ардагастом, другие проклинали за погубленное войско. Сам же князь первым делом ещё с дороги послал сватов к Милуше, дочери Добромира, и был радушно встречен знатными венедами.