Арарат - [117]

Вспоминая подобные письма, Михрдат то пересказывал их на память, то снова читал вслух, чтоб подбодрить жену, но чувствовал, что Сатеник не надеется на свидание с сыном и ничто уже не привязывает ее к жизни.

По окончании смены Михрдат, не дожидаясь первого утреннего трамвая, заторопился домой пешком. Он с минуту постоял в садике, полюбовался восходящим солнцем, пышно распустившимися деревьями и кустами, своим ключом открыл дверь и вошел в дом. Несмотря на усталость, он по привычке сперва умылся и уж потом вошел в спальню. Обычно при его появлении Сатеник приоткрывала лицо, слабым голосом окликала: «Михрдат, вернулся, да?» Затем она снова натягивала одеяло на голову (она спала так и зимой и летом) и умолкала, даже не дождавшись его ответа.

Но сегодня Сатеник не сказала своих привычных слов, не шелохнулась под пикейным одеялом. Михрдат мысленно порадовался: «Ну, слава богу, наконец-то крепко уснула! Это хороший знак, может, сон хоть немного подкрепит ее…» Он осторожно разделся и улегся на свою кровать. После трех-четырех часов сна Михрдат обычно вставал хорошо отдохнувшим, работал в саду, ходил на рынок а выполнял все работы по дому. Он не позволял Сатеник заниматься хозяйством. За последний месяц болезнь сердца совсем подкосила ее здоровье.

Улегшись, Михрдат думал о своей беседе с Заруи, о письме, которое должно было прибыть в тот день от Габриэла, о том, как он постарается подбодрить и развлечь Сатеник. Он закрыл глаза, но почувствовал, что ему не уснуть. Осторожно протянул руку, чтоб откинуть одеяло с лица жены, но на полдороге отдернул руку: «Нет, пускай выспится, сон под утро сладок!» Он повернулся на другой бок. «А Габриэлу напишу, что мать, мол, понемногу свыкается с твоим отсутствием».

Несмотря на усталость, сон не приходил. Он снова повернулся лицом к жене и решил на этот раз непременно откинуть одеяло с лица Сатеник и обменяться с нею хотя бы одним словом.

— Сатеник, — тихо окликнул он, осторожно откидывая одеяло с лица жены, — как ты крепко… — и застыл с протянутой рукой.

Сатеник лежала, скрестив руки на груди и поддерживая ими карточку Габриэла. Лицо ее было спокойно. Михрдат долго плакал, обнимая бездыханное тело жены.

— Снова один!.. — вырвалось у него с болью.

Глядя на застывшее лицо жены, он чувствовал, как тяжело будет ему написать Габриэлу. Что сказать сыну? Наклонившись над Сатеник, он несколько раз поцеловал ее, тихо повторяя:

— Это — за меня, это — за Габриэла…

Глава одиннадцатая АШХЕН ДАЕТ ПОЩЕЧИНУ

В обеденный перерыв Ашхен забежала домой из госпиталя перекусить и отдохнуть. Она была спокойна за Тиграника — он теперь до вечера оставался в детских яслях.

Почтальон принес ей сразу восемь писем, и Ашхен, с забившимся сердцем, нетерпеливо вскрывала одно за другим: два от Тартаренца, одно от Берберяна, одно от Нины, одно от Гарсевана и по одному от тех бойцов, за которыми она ухаживала: Грачика, Игната и Вахрама. Во всех письмах по-разному говорилось одно и то же — что все благополучно добрались до места назначения и рвутся в бой. Письма мужа Ашхен перечитывала несколько раз: ей хотелось уяснить себе, насколько он свыкся с новой обстановкой. Но из посланий Тартаренца трудно было что-либо понять, настолько неопределенно были они написаны. Отчетливо повторялось одно — опасения за то, как Ашхен будет вести себя без него. Читать это было неприятно, но она пересилила себя, тут же присела за стол и написала ему приветливое письмо. Лишь после этого она взяла в руки письмо Берберяна.

«Дорогой друг, — писал Мхитар, — мои бойцы, за которыми вы ухаживали в госпитале, рассказывают прямо легенды о вас. Мысль о вас воодушевляет их. Буду очень признателен, если вы найдете время и возможность ответить им. Вы все время представляетесь мне в вашем белом халате, повязанная косынкой с красным крестом, с задумчивым, а иногда и сердитым лицом…»

Ашхен чувствовала, что Берберян старался писать сдержанно и что это давалось ему не легко. В заключение Мхитар повторял свою просьбу иногда навещать его мать, чтобы она не так чувствовала свое одиночество.

Наскоро поев, Ашхен села писать письма. В дверь постучали, и в комнату вошел Заргаров.

— Здравствуй, Ашхен-джан! — провозгласил он.

Ашхен покоробило от его фамильярности. Она очень сдержанно поздоровалась с ним и предложила присесть. Она помнила свое обещание: если окажется, что Заргаров действительно порядочный человек, как полагает Тартаренц, изменить к нему отношение.

— Да, чтоб не забыть, Ашхен-джан: я получил письмо от Тартаренца! Ах, и ты получила?.. — слегка разочарованно продолжал Заргаров. — Ну, дела его идут хорошо, много знакомых… Да, месяц кончается, Ашхен-джан, дай твои карточки — отоварю в нашем распределителе.

— Спасибо, я уже получила большую часть продуктов.

— Э-э, за что благодарить! Я знаю, ты сильно занята. А я — сама знаешь, связи у меня большие — получу все лучшее и без очереди.

Чтобы положить конец этому разговору, Ашхен сказала, что, может быть, даст ему карточки в следующем месяце, а сейчас надобности нет. Заргаров тревожно шаркал ногами: нет, не хочет понять его эта женщина!.. С минуту помолчав, он продолжал: