Арарат - [102]

По словам командира взвода, уже раненый, он уничтожил восемь гитлеровцев. Среди бойцов роты он известен под кличкой «младший брат Давида Сасунского».

Корреспондент посмотрел на лежавшего на носилках Гарсевана и задал ему несколько вопросов, но, не получив ответа, написал что-то на клочке бумаги и вложил в карман Гарсевану.

Над носилками Гарсевана склонился Унан:

— Поправляйся скорее, брат, трудно будет нам без тебя! Если приведется увидеть мать, ничего не говори ей об Айказе, пускай верит, что он жив…

Гарсеван легким кивком головы дал понять, что исполнит просьбу Унана, и с тоской посмотрел на него. Тот понял, о чем думает Гарсеван.

— Быть может, он и спасся. Ты уж скорей поправляйся!..

Гарсеван с горечью покачал головой.

Глава восьмая ГАРСЕВАН ДАНИЭЛЯН

Весть о подвиге Гарсевана прошла по всему фронту. Корреспондент Совинформбюро послал статью о Гарсеване и в московские и в ереванские газеты. Этот рассказ наполнил сердца его родных и друзей гордостью и одновременно тревогой: вернется ли к Гарсевану речь?

Тем временем армейский госпиталь посетил генерал Денисов. Накануне он получил письмо от Асканаза. Сообщая о действиях своего полка и дивизии, Асканаз со своей стороны просил написать ему об Алле Мартыновне и Оксане.

Когда Денисов беседовал с ранеными в госпитале, ему рассказали о Гарсеване.

— Что нужно для того, чтобы вернуть ему дар речи? — осведомился у главврача Денисов.

— Полный покой и перемена обстановки.

— Близость родных окажет положительное влияние?

— Несомненно.

В эту ночь большую группу раненых отправляли на самолетах в Баку, Тбилиси и Ереван. Денисов приказал отправить Гарсевана в Ереван.

— Будешь проходить лечение в Ереване, чтобы скорее вернуться и снова наводить страх на фашистов! — ласково сказал он, наклоняясь над койкой Гарсевана.

Гарсеван лишь пошевелил губами. На его глазах показались слезы.

— Ну, будь мужчиной, разве тебе подобает плакать? — подбодрил его Денисов.

* * *

Уже два дня Гарсеван лежал в отдельной палате одного из ереванских госпиталей. Раненая нога не внушала особого беспокойства врачам: рана должна была скоро затянуться. Заботила их потеря речи, никакого улучшения не было.

В первый же день Гарсеван с большим трудом написал записку главному врачу госпиталя:

«Никого из родных ко мне не допускайте, пока сам не смогу вслух сказать, что хочу их видеть».

Принимавшие участие в консилиуме хирург, невропатолог и терапевт пришли к заключению, что нужно выполнить желание раненого.

Ашхен попросила, чтобы уход за Гарсеваном поручили ей, не сказав, что она его знает.

Прошло еще два дня. Ашхен заметила, что Гарсеван сильно нервничает, когда его понимают не сразу. А писать ему было трудно. Ашхен решила в этот вечер позднее уйти из госпиталя, потому что Гарсеван чувствовал себя спокойнее в ее присутствии. Ему казалось, что Ашхен каким-то волшебством по малейшему изменению лица угадывает его желания. Гарсеван не был капризным больным. Иногда он просил дать газету. Когда же Гарсеван испытующе смотрел на Ашхен, она понимала: он хочет знать, не очень ли волнуются за него родные, удалось ли уверить их, что лечение идет хорошо.

Был уже поздний час, давно разнесли ужин. Часть больных спала, часть еще бодрствовала. Сидя на низеньком табурете у изголовья Гарсевана, Ашхен молча смотрела на его мрачное лицо. Тускло светила с потолка затемненная лампочка. Лицо Ашхен было в тени и от этого казалось каким-то таинственным. Гарсеван смотрел на ее неподвижные губы и думал о том, остался ли в памяти этой ласковой заботливой женщины звук его голоса. Ведь всего год тому назад он говорил с нею здесь, в Ереване…

— Гарсеван! — тихо окликнула Ашхен.

Раненый повернул голову и выжидательно посмотрел ей в глаза.

— Нет, нет, не пытайся говорить, покажи рукой, что тебе подать: тут простокваша, фрукты…

Гарсеван отрицательно мотнул головой.

— Не надо так нервничать, милый, не думай об этом! Ты хочешь спросить, откуда я знаю, что ты нервничаешь?.. У нас, женщин, есть кое-что от сатаны, мы умеем проникать в мысли мужчин даже тогда, когда они молчат!

Ашхен заметила, что при последних ее словах Гарсеван с легкой улыбкой покачал головой. Ашхен продолжала:

— Ладно, скажем, что я не обладаю сатанинским даром: это уже устарело. Ну, подумаем вместе, может, придумаем что-нибудь поумнее… Я знаю, о чем ты думаешь: «Имя мое упоминается в газетах, журналисты написали статьи… Но главное вот в чем: сумею ли я вернуть дар речи и вернуться в строй, быть настоящим бойцом…»

Гарсеван чуть приподнялся на локте, затем снова опустил голову на подушку и стиснул руку Ашхен. Ашхен продолжала:

— Потом ты мысленно уносишься домой, где тебя ждет Пеброне. Она — живая, веселая женщина, любит и сама поговорить и других послушать. И вот ты думаешь: «Уже четыре дня я лежу здесь и запрещаю пускать к себе жену, чтобы она не увидела меня вот таким! Предположим, пролежу еще четыре-пять дней. Но ведь в конце концов она все же придет! Залечат мне ногу, и я поеду домой. Начнут ходить родные и соседи, поздравлять меня, а вместо меня придется отвечать Пеброне… Вот она подойдет ко мне с дочуркой, скажет: «Смотри, твой папа». А отец не сможет сказать ласкового слова ребенку!.. А тут еще горе Ребеки — ведь об Аракеле ничего не известно…»