Арабская поэзия средних веков - [38]

Шрифт
Интервал

Когда прошли те дни Зу-ль-Гамра, — разлуки наступили сроки,
Я совести своей услышал невыносимые упреки.
О, как я мучаюсь в разлуке и поутру и на закате,—
Так любящая мать страдает вдали от своего дитяти.
Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,
Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.
Но я мечтаю, что однажеды с тобою встречусь в день отрадный, —
Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.

«Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду…»

Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду:
От людей я вижу только притесненье и беду.
По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен,
А мои друзья вкушают в это время сладкий сон.
Я задумчив и печален, я безумием объят,
А мое питье и пища — колоквинт и горький яд.
До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши?
Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши!
Сам Джамиль ибн Мамар>{114} не был страстью столько лет палим,
И такой любви всевластной не испытывал Муслим>{115},
Ни Кабус, ни Кайс — мой тезка — не любили так подруг,
Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук.
И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув,
И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф>{116},
И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось ли проклясть
Всегубительную силу — упоительную страсть?
И Харута эта сила чаровала вновь и вновь,
И Марута>{117} поразила беспощадная любовь.
Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой,
Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской?
Если бы не ночь, то душу у меня бы отняла
Та, что ранит и врачует, — и лекарство и стрела!
Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней.
Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней?
Прилетел восточный ветер и огонь разжег в груди,
И влюбленному велел он: «От любви с ума сойди!»
Что таит слеза безумца? Кто ответит на вопрос?
Должен кто-нибудь проникнуть наконец-то в тайну слез!
Я красноречив, но слова о любви не обрету:
Слезы — те красноречивей, хоть познали немоту!
Разве может скрыть влюбленный то, что в сердце зажжено?
Разве жар неутоленный спрятать смертному дано?
Призрак, прежде чем украдкой ты во тьме пришел ко мне,
Я услышал запах сладкий в полуночной тишине.
Это дуновенье луга, орошенного дождем:
Он, сперва росой заплакав, улыбается потом.

«Лейла, надо мной поплачь…»

Лейла, надо мной поплачь, — я прошу участья.
Оба знаем — я и ты, — что не знаем счастья.
Мы в одном краю живем, но всесильна злоба,—
И несчастны мы вдвоем, и тоскуем оба.
Подари ты мне слезу — светлое даренье.
Я — безумие любви, я — ее горенье.
Сердцем обладаешь ты добрым, нежным, зрячим,
Так поплачь же надо мной, помоги мне плачем.
Обменяться нам нельзя сладкими словами,—
Обменяемся с тобой горькими слезами.

«Когда я, став паломником…»

Когда я, став паломником, найду ее у врат
Святого дома божьего, где голуби парят,
Тогда своей одеждою коснусь ее одежд,
Отринув запрещения зловредных и невежд.
Она развеет боль мою улыбкою одной,
Когда у ложа смертного предстанет предо мной.
Подобных мне и не было, сгорающих дотла,
Желающих, чтоб к пеплу их любимая пришла!
О, вечно вместе жить бы нам! А в наш последний час
В одной могиле, рядышком, пусть похоронят нас.
Ту, чья улыбка нежная и тонкий, стройный стан
С ума сведут и старого, — увозит караван.
Хотел поцеловать ее, — строптивости полна,
Мне, словно лошадь всаднику, противилась она.
Но прикусила палец свой и сделала мне знак:
«Боюсь я соглядатаев, — теперь нельзя никак!..»

«О, чудный день, когда восточный веял ветер…»

О, чудный день, когда восточный веял ветер
И облака в ее краях рассеял вечер,
Когда откочевал мой род в края другие,
Но быть я не хотел там, где мои родные…
О горы вкруг ее становья! На мгновенье
Раздвиньтесь: пусть несет от милой дуновенье
Восточный ветерок: вдохнув его прохладу,
Я исцелю свой жар и обрету усладу.
Недаром ветерку дано такое свойство:
Из сердца гонит он тоску и беспокойство.
Где чудная пора, куда ушли без вести
Утра и вечера, когда мы были вместе!
Простит ли Лейла мне, что все ее поносят?
А мне бранить ли ту, что миру свет приносит?
Сиянием своим она всю землю нежит,
И лишь моей душе мой светоч не забрезжит.
Больны мои глаза любовью, но страдальца
Ей просто исцелить прикосновеньем пальца.
Душа моя забыть любимую не может,
И душу я браню, но разве брань поможет?
Когда я с Лейлой был, — с тех пор не каюсь в этом,
Я целомудрия связал себя обетом.
У опустевшего ее стою становья,—
И вновь схожу с ума, ее желаю вновь я!

«О, мне давно Урва‑узрит внушает удивленье…»

О, мне давно Урва>{118}-узрит внушает удивленье:
Он притчей во языцех был в минувшем поколенье,
Но избавленье он обрел, спокойной смертью умер.
Я умираю каждый день, — но где же избавленье?

«Поохотиться в степях на газелей все помчались…»

Поохотиться в степях на газелей все помчались.
Не поехал я один: о газелях я печалюсь.
У тебя, моя любовь, шея и глаза газельи,—
Я газелей целовал, если на пути встречались.
Не могу внушать я страх существам, тебе подобным,
Чтоб они, крича, вопя, с жизнью милою прощались.

«Нет в паломничестве смысла…»

Нет в паломничестве смысла, — только грех непоправимый,—
Если пред жильем подруги не предстанут пилигримы.
Если у шатра любимой не сойдут они с верблюдов,
То паломничества подвиг есть не подлинный, а мнимый.

Рекомендуем почитать
Рубайат Омара Хайяма

Впервые изданный в 1859 г. сборник Rubaiyat of Omar Khayyam познакомил читающую по-английски публику с великим персидским поэтом-суфием и стал классикой английской и мировой литературы. К настоящему времени он является, по мнению специалистов, самым популярным поэтическим произведением, когда-либо написанным на английском языке. Именно написанном — потому что английские стихи «Рубайат» можно назвать переводом только условно, за неимением лучшего слова. Продуманно расположив стихотворения, Фитцджеральд придал им стройную композицию, превратив собрание рубаи в законченную поэму. В тонкой и изящной интерпретации переводчик представил современному читателю, согласуясь с особенностями его восприятия, образы и идеи персидско-таджикских средневековых стихов.


Книга дворцовых интриг. Евнухи у кормила власти в Китае

Эта книга необычна, потому что необычен сам предмет, о котором идет речь. Евнухи! Что мы знаем о них, кроме высказываний, полных недоумения, порой презрения, обычно основанных на незнании или непонимании существа сложного явления. Кто эти люди, как они стали скопцами, какое место они занимали в обществе? В книге речь пойдет о Китае — стране, где институт евнухов существовал много веков. С евнухами были связаны секреты двора, придворные интриги, интимные тайны… Это картины китайской истории, мало известные в самом Китае, и тем более, вне его.


Рассказы о необычайном. Сборник дотанских новелл

В сборник вошли новеллы III–VI вв. Тематика их разнообразна: народный анекдот, старинные предания, фантастический эпизод с участием небожителя, бытовая история и др. Новеллы отличаются богатством и оригинальностью сюжета и лаконизмом.


Тазкират ал-аулийа, или Рассказы о святых

Аттар, звезда на духовном небосклоне Востока, родился и жил в Нишапуре (Иран). Он был посвящен в суфийское учение шейхом Мухд ад-дином, известным ученым из Багдада. Этот город в то время был самым важным центром суфизма и средоточием теологии, права, философии и литературы. Выбрав жизнь, заключенную в постоянном духовном поиске, Аттар стал аскетом и подверг себя тяжелым лишениям. За это он получил благословение, обрел высокий духовный опыт и научился входить в состояние экстаза; слава о нем распространилась повсюду.


Когда Ану сотворил небо. Литература Древней Месопотамии

В сборник вошли лучшие образцы вавилоно-ассирийской словесности: знаменитый "Эпос о Гильгамеше", сказание об Атрахасисе, эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль и другие поэмы. "Диалог двух влюбленных", "Разговор господина с рабом", "Вавилонская теодицея", "Сказка о ниппурском бедняке", заклинания-молитвы, заговоры, анналы, надписи, реляции ассирийских царей.


Средневековые арабские повести и новеллы

В сборнике представлены образцы распространенных на средневековом Арабском Востоке анонимных повестей и новелл, входящих в широко известный цикл «1001 ночь». Все включенные в сборник произведения переводятся не по каноническому тексту цикла, а по рукописным вариантам, имевшим хождение на Востоке.


Комедии

В ряду гениев мировой литературы Жан-Батист Мольер (1622–1673) занимает одно из самых видных мест. Комедиографы почти всех стран издавна признают Мольера своим старейшиной. Комедии Мольера переведены почти на все языки мира. Имя Мольера блистает во всех трудах по истории мировой литературы. Девиз Мольера: «цель комедии состоит в изображении человеческих недостатков, и в особенности недостатков современных нам людей» — во многом определил эстетику реалистической драматургии нового времени. Так писательский труд Мольера обрел самую высокую историческую оценку и в известном смысле был возведен в норму и образец.Вступительная статья и примечания Г. Бояджиева.Иллюстрации П. Бриссара.


Ирано-таджикская поэзия

В сборник вошли произведения Рудаки, Носира Хисроу, Омара Хайяма, Руми, Саади, Хафиза и Джами. В настоящем томе представлены лучшие образцы поэзии на языке фарси классического периода (X–XV вв.), завоевавшей мировоепризнание благодаря названным именам, а также — творчеству их предшественников, современников и последователей.Вступительная статья, составление и примечания И.Брагинского.Перевод В.Державина, А.Кочеткова, Ю.Нейман, Р.Морана, Т.Стрешневой, К.Арсеньевой, И.Сельвинского, Е.Дунаевского, С.Липкина, Г.Плисецкого, В.Левика, О.Румера и др.


Шах-наме

Поэма Фирдоуси «Шах-наме» («Книга царей») — это чудесный поэтический эпос, состоящий из 55 тысяч бейтов (двустиший), в которых причудливо переплелись в извечной борьбе темы славы и позора, любви и ненависти, света и тьмы, дружбы и вражды, смерти и жизни, победы и поражения. Это повествование мудреца из Туса о легендарной династии Пишдадидов и перипетиях истории Киянидов, уходящие в глубь истории Ирана через мифы и легенды.В качестве источников для создания поэмы автор использовал легенды о первых шахах Ирана, сказания о богатырях-героях, на которые опирался иранский трон эпоху династии Ахеменидов (VI–IV века до н. э.), реальные события и легенды, связанные с пребыванием в Иране Александра Македонского.


Корабль дураков. Похвала глупости. Навозник гонится за орлом. Разговоры запросто. Письма тёмных людей. Диалоги

В тридцать третий том первой серии включено лучшее из того, что было создано немецкими и нидерландскими гуманистами XV и XVI веков. В обиход мировой культуры прочно вошли: сатирико-дидактическую поэма «Корабль дураков» Себастиана Бранта, сатирические произведения Эразма Роттердамского "Похвала глупости", "Разговоры запросто" и др., а так же "Диалоги Ульриха фон Гуттена.Поэты обличают и поучают. С высокой трибуны обозревая мир, стремясь ничего не упустить, развертывают они перед читателем обширную панораму людских недостатков.