Арабская литература - [11]
Первые шаги к освобождению были сделаны в утонченной атмосфере Мекки. Возможно, что вдохновение первоначально черпалось у персидских и, может быть, греческих певцов, которые собрались там, чтобы служить богатой аристократии. Как бы то ни было, любов-{34}ная лирика развилась в самостоятельное стихотворение именно из насиба — любовного зачина касиды. Наиболее ярким представителем любовной лирики и самым выдающимся поэтом эпохи Омейядов был курайшит 'Умар ибн Абу Раби'а (ум. ок. 712 г.) — "Дон Жуан Мекки, Овидий Аравии и Востока". Его стихотворения, дышащие нежностью, столь же далекие от примитивной страсти Имру' ал-Кайса, как и от тепличной чувственности последующей эпохи, написаны скромным, простым языком. Аскеты были оскорблены, и поэт поплатился за свою опрометчивость неоднократным изгнанием, но современников, как и потомков, пленяли юношеская веселость, свежесть и галантность стихов 'Умара.
О муки тяжко раненного сердца! О глаза, что поразили
меня безумием!
Мягко двигалась она в спокойной красоте, как движется
ветвь от легкого дуновения ветерка на заре.
Она ослепила мои глаза, что глядели на нее, пока все
передо мной не затуманилось и не смешалось.
Никогда я ее не искал и никогда она меня не искала;
предопределены были и любовь, и час, и свидание.
Точно так же другие элементы касиды развились в пиршественные, охотничьи песни и т. п. Из многих поэтов, прославившихся в этом искусстве, лишь двое заслуживают упоминания: Маджнун — «одержимый», чья любовь к Лейле стала одной из излюбленных тем поздних романтических поэтов, и омейядский халиф Валид II, прославившийся главным образом своими винными песнями в манере древней Хиры. Распутная жизнь последнего, безвременно оборвавшаяся в 744 г. в результате мятежа, послужила причиной падения его династии и открыла путь новой эпохе как в мусульманской истории, так и в арабской литературе. {35}
V. ЗОЛОТОЙ ВЕК (750-1055 гг.)
Новая, Аббасидская, династия, возглавившая мусульманский мир в 750 г., возвысилась благодаря союзу теократической и монархической арабских партий при поддержке персов и других подвластных народов. Эгоистические интересы в первую очередь побуждали их покровительствовать богословским наукам и в то же время поощрять таланты своих персидских и арамейских подданых. В течение трех столетий это оставалось постоянной традицией халифата и его провинциальных дворов, так же как местных персидских и арабских династий, которые заняли его место. Новая столица — Багдад — стала центром литературы и искусств, как писал один арабский историк, "рынком, куда доставлялись товары науки и искусства, где искали мудрости, как человек ищет своих отбившихся верблюдов, и чья оценка ценностей принимается во всем мире". Внезапный расцвет, литературы был, как мы видели, подготовлен предшествующим периодом. Введя в империи единую власть и единый язык, а впоследствии распространив мусульманство среди своих подданных, Омейяды создали материальные предпосылки, плодами которых воспользовались их преемники. Основа для гуманистического возрождения была создана; новая культура уже давала ростки, и Аббасиды своей терпимостью и покровительством лишь способствовали ее пышному расцвету.
С этого времени подвластные народы занимают подобающее им место наряду с арабами во всех областях жизни и литературы, причем каждый из них вносит свою лепту в общую культурную сокровищницу. Со времени Александра все цивилизованные страны Ближнего Востока испытали сильнейшее влияние эллинизма. В результате сложных и противоречивых воздействий воз-{36}никла особая восточная ветвь эллинистической мысли, которая нашла свое выражение в философии александрийской школы и восточнохристианских ересях. Начиная с четвертого века труды греческих философов и их неоплатонических комментаторов, греческих астрономов, врачей и натуралистов переводились на сирийский язык и изучались в школах и монастырях Сирии и Месопотамии. На севере Месопотамии все еще существовала языческая община, члены которой именовали себя «сабиями»; она внесла немалый вклад в мусульманскую литературу и науку. В Египте александрийская школа философии, медицины и астрономии, хотя и пережила глубокий упадок, была еще достаточно сильна, чтобы оказывать влияние на деятельность мусульман в области последних двух наук. Это эллинистическое влияние благоприятствовало также распространению гностических культов, всевозможных эклектических систем, сильно окрашенных дуалистическими и пифагорейскими учениями.
Таков вклад арамейских и эллинистических народов в мусульманскую литературу и мысль. Менее значителен реальный вклад иранцев. Сасанидская империя, отрезанная от магистральных путей развития эллинистической культуры, не обладала достаточной самобытной культурой, чтобы возместить этот недостаток. Правда, позднее националистическое литературное движение в Иране стремилось возвысить древнюю иранскую цивилизацию за счет арабов и претендовало на то, что почти все ценное в мусульманской культуре происходит из Ирана. Но Ирану, стонавшему под властью деспотического союза жречества и бюрократии и постоянно пребывавшему в боевой готовности для защиты своего права на существование, было в то время не до литературы, и все, что там было создано, насколько можно судить по немногим дошедшим до нас материалам, сводилось в основном к религиозной и законодательной литературе, за исключением лишь сказаний о древних временах и основателях династий. Однако по соседству со столицей эллинистические влияния, распространенные несторианами, привели к созданию школы в Джунди Шапуре, где главными предметами изучения были опять-таки греческая философия и наука, преподаваемые в основном несторианами. Наряду с этим перево-{37}дились и изучались индийские философские и научные произведения; некоторые иранские как маздеистские, так и манихейские — течения, сочетаясь с другими элементами, создали своеобразную синкретическую философию. Сильнее всего влияние этой школы сказывалось, естественно, в Ираке, где она наряду с более ранним синкретизмом гностиков имела наиболее благоприятные возможности для воздействия на мусульманские науки. Сильное индийское влияние было привнесено в мусульманский мир другой иранской общиной, более сложной по своему происхождению, которая длительное время испытывала воздействие буддизма в Бактрии и Согдиане. Распространенная теория о том, что лучшие достижения мусульманской культуры, религиозной мысли, а также и арабской литературы обязаны своим появлением иранцам и представляют "арийскую реакцию на семитские идеи", является преувеличенным обобщением некоторых частных случаев. В Иране того времени не могло быть и речи о чистоте расы, равно как и об особой «арийской» ** культуре. Его главный вклад состоял не в литературных, научных или философских произведениях, а в художественном темпераменте, природном гении и способности народа к ассимиляции, что под влиянием ислама получило наиболее полное развитие. Теперь нетрудно понять, почему вслед за сменой династии в арабской литературе внезапно наступил Золотой век. До сих пор мусульманская наука создавалась в оригинальном плане только арабами, в лучшем случае под косвенным влиянием прежних культурных центров. При гостеприимном дворе первых аббасидских халифов она не только столкнулась лицом к лицу с чужестранными системами мышления, но, что еще важнее, ее начали изучать люди, умственный кругозор которых в течение многих поколений формировался под влиянием эллинизма — той или иной его восточной ветви. По сути дела эффект получился тот же, что и после воскрешения в Европе в эпоху Возрождения забытой греческой литературы. Два течения, столкнувшись, тотчас вступили в борьбу за первенство. В исходе ее сомневаться не приходилось, но в процессе этой {38} борьбы специфические мусульманские науки вынуждены были несколько изменить методы, позиции и форму изложения. Ученые Аравии, Сирии, Египта и Ирана, замкнутые до тех пор в своих тесных провинциальных сферах, обрели свободу взаимного общения, в результате чего в Багдаде и по всей империи возникла арабская мусульманская литература. Всякое новое достижение быстро доходило во все уголки мусульманского мира, и нам известны испанские школы, основанные учеными с Востока, и иранские школы, основанные людьми, получившими образование в Египте и Багдаде. Из всех иностранных влияний существеннее всего было влияние эллинизма. Однако прежде чем перейти к более подробному анализу развития арабской литературы, необходимо точно указать, какие стороны эллинской и эллинистической мысли сыграли в ней наибольшую роль. Мусульмане познавали греческую литературу не прямо (как Европа в эпоху Возрождения), а косвенным путем, через сирийские переводы. Прежде всего следует отметить «Исагоги» Порфирия и «Органон» Аристотеля. Последний практически целиком сделался достоянием арабской культуры и до сих пор преподается в мусульманских школах. Затем шла греческая философия, но не в совершенном виде, как мы увидим позже. Греческая медицина, представленная главным образом Галеном и Павлом из Эгины, греческая физика и математика образовали основу соответствующих мусульманских наук. Однако арабы никогда не имели дела с греческой литературой в целом; не подозревая о ее духовных и эстетических достоинствах, они интересовались лишь ее реальным содержанием фактами и теорией. Весьма сомнительно, что при характерной для арабской литературы узости кругозора, пристрастии к букве и пренебрежении духом арабы смогли бы оценить эти качества, даже при более близком знакомстве с греками; так или иначе, но такой возможности у них не было. Поскольку арабская литература была связана по рукам и ногам своими условностями, зависимостью от покровителей и тем чисто восточным благоговением перед прошлым, которое вынуждает поэта или философа растворять свою индивидуальность в традициях своей нации, не удивительно, что редко какое арабское произведение поднимается выше своей среды {39} и становится живым и непреходящим вкладом в мировую литературу.
В основу книги Г. Гибба лег манускрипт «Продолжение дамасской хроники» Ибн-Каланиси, ставший одним из первоисточников для работ всех последующих арабских историков. Автору удалось, литературно обработав хронику, сохранить последовательность и достоверность исторических событий. Материалы, представленные в манускрипте, взяты из письменных и устных источников, иногда приводятся рассказы непосредственных участников событий. Именно потому книга уникальна и представляет интерес как для специалистов, так и для широкого круга читателей.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».