Апсихе - [56]

Но кошка с вершины не выдержала этих желаний, не сосредоточилась и не успокоилась. Вдруг задрожала, скосила вбок уже все познавшие глаза и поднялась на скалистый край горы, заканчивающийся крутым обрывом. И грациозно изо всех сил оттолкнулась задними лапками от края прямо вниз.

Внутри каждого гостя вершины разгорелись два костра: один — слёз, другой — жа́ра. Горевшие рядом языки пламени разожгли еще и третий — костер горькой и мгновенно разлетавшейся иронии. Третий костер не занялся сам, самостоятельно, его огненность и сила пламени зависели от того, насколько сильны костры слез и жара, в союзе которых родилась ирония. У иронии не было ни отца, ни матери, поэтому с детства она росла с желанием того, во что не верила так, чтобы поверила настолько, чтобы добивалась того, чего желала. Поэтому выросла ранимая, в надобе защиты и опеки. Хотя жа́ра и слез в ней было достаточно, чтобы добиться и овладеть даже самым наиневероятнейшим наигромаднейшим желанием, в которое уже не верила — потому что так сильно желала. Всем на вершине была знакома только такая ирония. По крайней мере, до тех пор, пока сидели здесь, наверху. По крайней мере, до тех пор, пока кошка с вершины еще не оттолкнулась с обрыва прямо вниз, пока еще бродила вокруг.

Турист, сидевший под деревом на одном из холмов на вершине, держал у глаз бинокль, сделанный так, чтобы, когда смотришь прямо, картинка была видна не по двенадцатому часу (на морском жаргоне), как обычно в биноклях, а по третьему. Поэтому когда он смотрел вдаль на торчащие в океане скалы, картинку видел справа от себя. Преломляющийся взгляд следил за кошкой с вершины, проходившей вдоль края пламенеющей юбки по третьему часу. Юбка принадлежала какой-то китаянке, присевшей чуть повыше, у озера размером в пять шапок. Она закинула голову и сквозь пивную бутылку смотрела, могло ли быть так, что эта синева небес — только еще одно облако, более важное.

Уставившись на пламенеющую юбку, турист вытащил из шапки грушу. Отвел глаза от скал, которые в глазу бинокля преломлялись в огненную юбку, обтер грушу о рукав, оглядываясь в поисках пиджака, который потерял, пока гулял по холмам и горным уступам. Прокусил грушу, и в мгновение ока приостановилась, пробудилась под каменной поверхностью давным-давно застывшая лава и вместе со вздохом наполнила его пищевод комочками красной пыли, будто орехами, и он начал задыхаться.

В это время один седобородый, сидевший на камнях с приемником в руках, вздумал жить назад. Пожить до тех пор, пока вернется в самую важную встречу, приведшую его на эту вершину — самую низкую, но ближе всего к небу. Встречу, испортившую каждое мгновение будущих размышлений. Самое ужасное, что если бы седобородый не пошел на эту проклятую вершину, теперь не понадобилось бы понимать, что уходить отсюда живым он не хочет. Жаждал пожить назад и вспомнить, какой разговор или случай привел его сюда. Привел, погубил и отравил ввергающей в дрожь мыслью, что отсюда, начиная отсюда, когда-нибудь надо будет вернуться назад. Что эта вершина еще не всё.

А туристу надо было унять разрывавшее горло удушье. Но у него не было ничего, только груша. Кашляя, он поедал ее, сосал сок, мякоть отплевывал. После нескольких глотков грушевого сока удушье немного унялось, и турист стал озираться в поисках потерянного пиджака. Прошел столько, что, даже не идя, не прошел бы столько, сколько прошел, хоть иди, хоть не иди, и увидел пропавший пиджак. Но где — на вершинной сосне! Увидел свой высоко закинутый пиджак, обмотанный цепью, вынутой из ограды колышками. Обложенный ветками и задержанный. Будто кто-то не хотел отпустить его с вершины, подумал турист. Все еще немного раскрасневшийся, старающийся восстановить дыхание, он думал, что все это слишком похоже на то единственное, что сам хотел сделать с кошкой с вершины. Слишком большое совпадение, что с пиджаком произошло точно то же самое, что сам он тайком хотел сделать с кошкой с вершины. Слишком очевидное совпадение, чтобы можно было сомневаться, что все это — ее работа. Никто другой не мог забраться в голову и узнать, как он хотел заточить зверька на дереве, никто другой не мог стащить его пиджак. Подошел поближе и снизу увидел, что карманы пиджака полны камней, а рукава оплетены вьюнками с вершины, чтобы не унесло с дерева ветром.

Он никак не мог поверить, что кошка с вершины хотела оставить его на дереве для себя самой и хотела так сильно, что долго притворялась, будто не видит его, игнорирует. Притворялась равнодушной, а пробираясь мимо, с каждым порывом ветра выливала из своих глаз по литру масла в костры слез, жара и иронии. Значит, она только прикидывалась самостоятельной и холодной, ни на что не обращавшей внимание и только случайно проходившей именно там, где ходит или отдыхает он. В этих думах почувствовал он, что он уже не беспиджачник, а одет во всю вершину, исхоженную вокруг него кошкой.

Захотел немедленно найти ее. Стал ходить туда-сюда большими шагами по травяным кочкам, уступам, заглядывать за камни, стволы. Обошел вершину, осмотрел со всех сторон каждого там сидевшего седобородого, новичка, туриста, каждый радиоприемник и вернулся к своему прикрепленному к дереву пиджаку. Внимательно всмотрелся в ветви — не спит ли в них кошка с вершины и не ждет ли его. Но нигде не увидел ее.