«Апокалипсис»: тайны раскрываются - [86]

В позиции «господина Z» просматривается некий фатализм, неверие в то, что люди смогут отвратить «конец света». Об этом свидетельствуют его заключительные слова: «Ну, еще много будет болтовни и суетни на сцене, но драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено».

В то же время у него звучит уверенность, что слабое человечество будет все-таки спасено. Однако спасение произойдет лишь тогда, когда будет второе пришествие Христа. И, естественно, спасение не будет всеобщим, оно будет лишь для тех, кто будет оправдан на Страшном суде.

Впервые «отречения» Соловьева обстоятельно были разобраны в книге известного русского философа Е.Н. Трубецкого «Миросозерцание Вл. Соловьева». «Все те утопии, – писал Евгений Николаевич, – которые мы находим в начальном и серединном периоде творчества Соловьева, сводятся к переоценке здешних земных предварений цельной жизни. В конце жизни философа эта утопия отпала, как историческая скорлупа; она отлетела от учения Соловьева не вследствие какого-либо постороннего и внешнего ему влияния, а вследствие собственного его внутреннего роста»[149].

Об «отречении» Соловьева писал и другой известный русский философ Лев Шестов в своей книге «Умозрение и Апокалипсис». Как считает Шестов, Соловьев в «Трех разговорах» отверг то «эллинское мышление», которым он увлекался как философ (особенно Платоном) и под которое он подгонял даже Священное Писание: «в противоположность тому, чему он учил прежде, он теперь словно хочет сказать: пути эллинского «мышления» приводят совсем не к тому, что открывается пророческому вдохновению, и всякая попытка оправдать эллинское умозрение ссылками на Священное Писание есть величайшее преступление, смертный грех, о котором повествуется в Библии»[150]. Соловьева и до «Трех разговоров…» и «Краткой повести…» некоторые современники не считали обычным философом, а называли «мистиком», «визионером», даже «пророком», который прозревал будущее не эллинским «мышлением» и уже тем более не немецким (в духе Гегеля или Канта) умом, а какими-то «духовными очами». Об таком восприятии мира Соловьев иногда говорил в своих стихах. Например, в стихотворении «Милый друг, иль ты не видишь…» (1892):

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Об особом способе восприятия мира и будущего Соловьева писали многие, кто близко был знаком с писателем. Вот еще один фрагмент из воспоминаний Льва Тихомирова «Встреча с Соловьевым»: «.. я в конце концов понял, что В.С. Соловьев по глубочайшему существу своему не ученый, а мистик (выделено Тихомировым. – В.К.). В своем самосознании он был не просто философ или общественный деятель. Он был пророк с высшей провиденциальной миссией»[151]. Замечу, что Тихомиров вспоминает о встрече с Владимиром Сергеевичем, которая произошла еще в 1889 году (т. е. за десять лет до написания «Краткой повести…»). Могу лишь отчасти согласиться с Шестовым по поводу эллинского «мышления» Соловьева. Владимир Сергеевич не отверг такое мышление незадолго до смерти, а он его лишь отбросил как маску, которая прикрывала его мистические способности.

А самое главное – происходит отречение Соловьева от иллюзий, от веры в возможность людей в этой земной жизни побеждать зло добром, от надежды на то, что конец земной Истории, о котором говорится в Священном Писании, находится где-то в бесконечно далеком будущем. Вот что на этот счет пишет известный специалист по творчеству Владимира Соловьева философ ИМ. Евлампиев: «В главных философских работах Соловьева вплоть до 1899 г. нет даже намека на возможность трагического конца истории, или на временную победу в истории сил зла (такие намеки в 1890-е годы появляются только в отдельных публицистических произведениях философа) […] теперь он понимает историю как суд, как «тяжбу» между добром и злом, причем, как демонстрирует его «Краткая повесть об Антихристе», завершающая «Три разговора», теперь он уверен, что в конечном счете в этой «тяжбе» окончательную победу одержит зло, и только после прямого вмешательства божественной силы, самого Иисуса Христа, произойдет то преображение мира и воцарение добра, которое ранее Соловьев предполагал как результат последовательных исторических усилий самого человечества»[152].

В данном случае поразительным является радикальное освобождение писателя от своих иллюзий и заблуждений. Хотя наиболее въедливые исследователи творчества Соловьева считают, что подвижки в сознании писателя начались чуть ли не за десять лет до «Краткой повести…». Так, российский философ Б.В. Межу ев отмечает, что с 1889–1890 гг. из-под пера Соловьева стали выходить публицистические работы, в которых уже содержались сомнения в верности оптимистического взгляда на Историю. Но эти сомнения еще не находили отражения в философской системе Соловьева, которая оставалась незыблемой до 1899 года[153].

Известный русский философ С.Н. Булгаков считает «Краткую повесть…» «до известной степени автобиографической и как бы самобичующей»[154]. А вот мнение русского богослова