«Апокалипсис»: тайны раскрываются - [69]
Герои Достоевского: метания между жизнью и смертью
Наверное, обостренное чувствование Апокалипсиса Достоевским обусловлено тем, что он в своей жизни столкнулся с реальностью уйти в небытие. Я имею в виду, что он был осужден на казнь, для него должен был наступить его личный «конец света». Казнь, которая не состоялась и в последний момент была заменена ему на тюрьму и каторгу, дала толчок к размышлениям на темы «конца света» и Апокалипсиса до конца его земной жизни. Достоевский неоднократно подчеркивал, что ценность жизни познается только в момент столкновения со смертью. Когда человеку или человечеству грозит небытие, тогда только у человека появляется шанс на подлинную жизнь. Вспомним в этой связи монолог князя Мышкина по поводу некоего преступника Легро, которого вели на казнь (роман «Идиот»). Можно уверенно утверждать, что те мысли, которые охватывали этого вымышленного героя, – реальные мысли самого Достоевского, которые охватили его на Семеновском плацу (место инсценированной казни) и которые потом сопровождали его до конца жизни. Поэтому и большинство героев Достоевского живут в координатах «жизнь – смерть». Они как бы находятся на грани между этими двумя состояниями. А разве Откровение Иоанна Богослова не об этой грани, только грани не для отдельного человека, а всего человечества?
А что на этой грани для всего человечества? – Второе пришествие Христа и Страшный суд. Тема Суда – одна из самых отчетливо вырисовывающихся в творчестве Достоевского. Именно как духовная доминанта в финалах романов (суд над Раскольниковым, суд над Дмитрием Карамазовым). В «Преступлении и наказании» суд оборачивается жизненной необходимостью себя самого осудить. Высший Суд может произойти только тогда, когда человек готов к нему, когда уже сам себя смог осудить и вину принять на себя.
Откровение Иоанна Богослова – полная и окончательная поляризация человечества к конце земной Истории: на одной стороне антихрист, лжепророк, присягнувшие антихристу цари и их бесчисленное воинство, а на другой – Божий народ, собравшийся в «стане святых и городе возлюбленном» (Откр.20:8). Такая же апокалиптическая поляризация наблюдается и в романах Достоевского: причем поляризация не только между героями, но и внутри душ многих героев. Многие герои Достоевского зачастую не просто ищущие, они мечущиеся. И эти метания выражены словами Мити Карамазова: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». И сам Дмитрий Карамазов – яркий пример такого мечущегося человека. Он разрывается не только между двумя реальными женщинами, сколько между «идеалом Содомским» и «идеалом Мадонны». Таких мечущихся много – Родион Раскольников и Дмитрий Разумихин («Преступление и наказание»), Иван Карамазов («Братья Карамазовы»), Аркадий Долгорукий («Подросток»), Иван Шатов («Бесы»), Коля Иволгин («Идиот») и другие.
Впрочем, у Достоевского есть некоторые герои, которые уже определились с выбором. Положительные герои – те, кто с Богом: старец Зосима, Леша Карамазов, князь Мышкин, Макар Долгорукий. Равно как и герои, кто осознанно или неосознанно оказались вместе с дьяволом. В «Преступлении и наказании» таким героем (точнее, антигероем) является Петр Петрович Лужин, в «Идиоте» – Ганя Иволгин, в «Подростке» – Ламберт, в «Братьях Карамазовых» – Смердяков, а также Федор Павлович Карамазов.
Роман «Бесы»
Особенно ярко образы таких антигероев выписаны в «Бесах». В первую очередь это Николай Всеволодович Ставрогин и Петр Верховенский – главные «бесы», или «нигилисты» в романе. К ним примыкают «бесы» помельче: Липутин, Шигалев, Виргинский, Лямшин, Толкаченко, Эркель. Конечно, у многих «бесов» никакой осознанной идеологии нет, они просто действуют как одержимые, попавшие в цепкие лапы дьявола. Но некоторые имеют свою философию. Так, в «Бесах» есть герой Кириллов, который проповедует философию суицида, сознательного ухода из жизни, запланированного Апокалипсиса. Идеологом кружка «бесов» выступает Шигалев, который под нигилизм подвел научную базу «переустройства» общества.
Конечно, на фоне всех этих нигилистов выделяется фигура Николая Ставрогина. Ставрогин имеет какую-то мистическую силу влияния на людей, непререкаемый авторитет, завораживающую внешность. «Уже первые страницы романа должны были насторожить внимательного читателя, прозревающего за лицом этого персонажа облик антихриста. Достоевский указывает на ряд характерных черт, которые упомянуты в Священном Писании, и атрибутирует их антихристу. Ставрогин владеет некой мистической способностью подчинять себе людей, в силу чего одни его обожали, другие – ненавидели, но все признавали его особую, ничем не объяснимую власть»[114].
Сверхъестественную, противоречащую рассудку и воле, рабскую зависимость чувствует Шатов: «Ставрогин, для чего я осужден в вас верить во веки веков? <…> Разве я не буду целовать следов ваших ног, когда вы уйдете? Я не могу вас вырвать из моего сердца, Николай Ставрогин!»
А Петр Верховенский, этот нигилист-самозванец и шарлатан, льстиво превозносит Ставрогина: «Ставрогин, вы красавец!.. В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете… В вас даже есть простодушие и наивность… Я люблю красоту… Я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ… Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою… вы красавец, гордый, как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы…» И далее мы видим самоуничижение Петра Верховенского ради возвеличивания Николая Ставрогина: «Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк… Без вас я муха, идея в склянке, Колумб без Америки». Поясняя феномен Верховенского, Достоевский записывает: «Он должен быть обольстителен», «обворожителен, как демон»
