Апелляция - [17]

В течение понедельника Конечный в палате и в коридоре записал:

Мой диагноз относительно намерений Француза полностью оправдался, вчера вечером он не вернулся с увольнения, сегодня тоже не появился, зато пришла его жена, в кабинете у доцента она пробыла недолго, я стоял в коридоре и видел, что она вышла оттуда очень взволнованная, а потом медсестра Иринка помогла ей сложить личные вещи мужа, я из деликатности остался в коридоре, нехорошо он поступил, взрослый, культурный человек так не делает, я удивляюсь, что он так себя повел, он мне никогда особенно не нравился, но все же хотелось, чтобы он решил свой вопрос по-мужски, не с лучшей стороны зарекомендовал себя этот представитель трудолюбивого и талантливого французского народа…

Мы играем в бридж всегда в одном составе: я, Полковник и два инженера по фамилии Сковронский, которые раньше не были знакомы друг с другом и только здесь, разговорившись, выяснили, что их семьи из одной деревни в Келецком воеводстве, и так совпало, что они оба инженеры, только инженер Збигнев Сковронский живет постоянно в Щецине, а второй, Бронислав, в Варшаве, оба страдали депрессией, но теперь им намного лучше, и у нас хорошая компания для бриджа, но сегодня после обеда Полковник отказался от игры, сказал, что он простужен и хочет полежать, и мы стали искать четвертого, тут оказалось, что доктор Мацей Гвара очень любит бридж, мы его пригласили, он приятный мужчина, неплохо играет, только чуть нервно, быстро заводится, но в общем ничего, когда мы с ним играли в паре и я, разволновавшись, неправильно пошел, он ничуть не разозлился, напротив, сидел с таким довольным видом, будто мы с ним большой шлем сделали, а после третьего роббера отвел меня в сторонку и сказал, что знает от доцента, что я пользуюсь комнатой психолога, и если мне нужно, то могу продолжать там работать, потому что он пока ни о каких серьезных занятиях не думает, может быть, позднее, когда привыкнет к новым условиям и новому окружению, затем он начал очень доброжелательно расспрашивать о моей работе, я рассказал откровенно, и мне было приятно, что такой образованный человек слушает меня внимательно и серьезно, и так, слово за слово, я ему много о себе рассказал, мы прогуливались по коридору, потому что мне легче всего говорить во время ходьбы, движение как бы снимает тревогу, но он, видно, не привык гулять в такой тесноте, все посматривал, куда бы присесть, да и слушал все более рассеянно, наконец не выдержал и говорит: не сердитесь, пан Конечный, но я не могу так ходить взад-вперед, сразу тюрьма вспоминается, я на это: ну, вы-то вряд ли сидели, пан доктор, а он: вы так думаете? значит, ошибаетесь, каждый третий поляк когда-нибудь за что-нибудь сидел, а я как раз и есть тот третий, неужели такой человек, как вы, говорю, прямо не верится, но уж если вы действительно отбывали наказание, то, я думаю, не иначе, как за патриотизм, тут он засмеялся, но ничего не сказал, ни да, ни нет, а я не стал расспрашивать, только подумал: если и такого человека тюрьма не миновала, то мне должно стать легче в моем горе, но никакого облегчения я не почувствовал, напротив, еще тоскливее сделалось, а так как мы сели за столик в коридоре, то я сказал: простите, пан доктор, но у меня снова усилилась тревога, и объяснил ему, в чем эта тревога выражается и что она результат побочного действия лекарств и пройдет бесследно, когда я вернусь домой и начну нормально жить с женой, тут откуда ни возьмись та в розовом халате, как из-под земли выросла, встала рядом с нами и говорит: о, я гляжу — пан Конечный не пишет! меня возмутила такая бесцеремонность с ее стороны, но я ответил спокойно: откуда вам известно, что я пишу? разве это Тайна, спросила она, нагло засмеявшись, никакая не тайна, говорю, но я же вас не спрашиваю, чем вы занимаетесь и чем нет, тут она снова рассмеялась, ради Бога, спрашивайте, у меня от вас нет тайн, если бы и были, отвечаю, то я ими не интересуюсь, тут она: ах, какой вы невежливый! я к вам со всем сердцем, а вы обижаетесь, ничуть я не обижаюсь, говорю, просто не люблю, но я не докончил, потому что в разговор вмешался доктор Гвара, не помню, как он выразился, как-то очень интеллигентно, во всяком случае Розовая сразу успокоилась, еще что-то сказала и ушла, но мы уже не вернулись к прерванному разговору, потому что моя тревога резко усилилась в результате этого инцидента, я извинился перед доктором Гварой и отправился к себе в палату, но хотя был почти один, потому что Полковник спал, а Рафал играл в шашки в женском отделении, работать не мог, рука отказывала от волнения, и я лег, но так и не заснул, донимали всякие мысли, наконец я решил, что ввиду сложившихся обстоятельств мне надо быть особенно бдительным и осторожным, она пришла к нам в клинику из терапевтического отделения с неделю назад, на вид ей лет 25–26, ходит в розовом халате и в сорочке, тоже розовой, только посветлее, не знаю, что с ней, но она очень возбуждена, щеки горят, глаза подозрительно блестят, все болтается в мужском отделении, к нам в палату тоже несколько раз заходила в разное время, кокетничала с Французом и Полковником, меня явно избегала, поэтому я и удивился, что сегодня обратилась прямо ко мне, впрочем, в последнее время я заметил, что она успокоилась немного, изображает сестру милосердия и возит в коляске молодого парня, попавшего под трамвай, его привезли в среду вечером с загипсованной ногой, наверное, у него нервный шок, всю ночь стонал ужасно, егу мучили кошмары, и потом, днем, то же самое, теперь он чувствует себя лучше, но разговаривать ни с кем не хочет, только ей разрешает возить себя в туалет, умывальню или просто прогуляться по коридору, она говорит ему «пан Витек», а он ей «ты», Моника, ей очень подходит роль медсестры, тележка ее прикрывает, и она может спокойно двигаться и подглядывать. Одному Богу известно, подослана она или нет, стопроцентной уверенности у меня нету, но я должен тем более быть начеку, такая баба, если ей хорошо заплатить, может напакостить больше, чем десять мужиков, оглянуться не успеешь, как тебя разделают, словно подопытного кролика. Подумав, я решил больше не пользоваться комнатой психолога, чтобы не вызывать лишние сплетни и пересуды, это так, на всякий случай, у меня еще нет уверенности, пронюхала ли контрразведка, что происходит, и приняла ли меры против меня, я еще слишком мало знаю доктора Гвару, чтобы с ним советоваться по этому поводу, тем более, что он меня очень озадачил одним вопросом: буду ли я считать свое дело окончательно выясненным и закрытым, если Гражданин Первый Секретарь сообщит, что меня никто никогда не преследовал и никто в подрывной деятельности не обвиняет. Вначале я не совсем понял, что он имеет в виду, и сказал: как же так? это ведь невозможно, а почему? спросил он, вы должны считаться с возможностью такого ответа тоже, я на это: нет, пан доктор, такое я вообще не могу предположить, поскольку это бы значило, что даже перед Гражданином Первым Секретарем двери к истине закрыты, а я, как лояльный гражданин, подобную трагедию и в мыслях не допускаю, чтобы таким образом не проявить недоверие к нашей власти, а если бы я стоял на таких позициях, то не стал бы искать правду у высших инстанций, думаю, что я сумел убедить доктора Гвару в своей правоте, потому что он сменил тему и заговорил о том, что устал ходить, и тут у нас возник спор, прерванный вмешательством Розовой, теперь я пишу в палате, тетрадь положил на край кровати и даже умышленно оставил дверь открытой, чтобы не вызывать подозрений, так каждый может подумать, что я пишу письмо домой, я устал, меня снова мучает тревога, и рука не слушается, забыл отметить, что — и это мне сразу бросилось в глаза — Розовая смотрит на мужчин так, будто она их лижет, а мне рассказывали, что очень многие из таких работают в контрразведке, причем они шпионят не только за иностранцами, но и за туземцами.