Антуанетта - [23]

– Я сейчас оденусь. Я надену сегодня то платье, которое тебе так нравится.

– Да, да, надень его.

На полу валялась одежда – и ее, и моя. Она преспокойно прошла по ней к шкафу, где висели ее туалеты.

– Пожалуй, я закажу себе еще одно такое же, – весело прощебетала Антуанетта. – Тебе будет приятно?

– Конечно.

Если она и была ребенком, то не глупым, но очень упрямым. Она часто расспрашивала меня об Англии, внимательно выслушивала ответы на свои вопросы, но я не сомневался, что мои слова не производили на нее особого впечатления. В ее сознании все уже сложилось окончательно и бесповоротно. Романтическая повесть, случайная, не запавшая в память реплика, набросок, картина, песня, мелодия вальса, – и образ принимал окончательную форму. Она твердо знала, что такое Англия и что такое Европа, не побывав ни там, ни там. Мои слова не могли переубедить ее – и вообще ничто на свете не было на это способно. Действительность могла сбивать ее с толку, пугать, причинять боль, но для нее это была в таком случае не действительность. Она объясняла это тем, что случилась ошибка, невезение, она неверно выбрала дорогу. Ее представления о мире не менялись.

Мои слова не оказывали на нее ровно никакого воздействия.

Умри же. Засни…

Это все, что я могу тебе дать… Уж не знаю, приходило ли ей когда-нибудь в голову, как близка была она от смерти. В ее, не моем, понимании этого слова. В таком месте, как Гранбуа, играть со смертью было опасно. В темноте. Желание. Ненависть. Жизнь и Смерть могли оказаться рядом. Совсем рядом.

– Тебе ничто не угрожает, – говорил я Антуанетте, а себе внушал: «Закрой глаза. Дай себе отдых».

Я лежал и слушал шум дождя, эту убаюкивающую музыку. Казалось, она будет играть вечно. Дождь, дождь, дождь… Убаюкай меня поскорей.

Но утром мало что напоминало об этих ночных дождях. И если одни цветы оказывались помяты и раздавлены, другие пахли еще слаще, воздух снова удивлял голубизной, искрящейся свежестью. Только глинистая тропинка под моим окном совсем раскисала. Маленькие лужицы сверкали на жарком солнце. Краснозем высыхает медленно.

– Вам его доставили сегодня рано утром, хозяин, – говорила Амелия. – Хильда, давай его сюда.

Хильда подала мне увесистый конверт, на котором каллиграфическим почерком был написан адрес. В углу была приписка: «Срочно».

«Наверно, кто-то из наших соседей-отшельников, – подумал я. – И наверное, письмо для Антуанетты». Но увидев, что возле ступенек веранды стоит Батист, я не стал открывать конверт, а сунул его в карман и забыл о его существовании.

Этим утром я вышел из дома позднее обычного. Но когда я наконец оделся и вышел, то долго сидел у водопада, прикрыв глаза, испытывая дремоту, умиротворение. Сунув руку в карман за часами, я вдруг натолкнулся на конверт, вынул его и распечатал письмо.

«Дорогой сэр!

Я долго думал, прежде чем взяться за перо, но все же правда, как мне кажется, нужнее, чем утешительный обман. Вот что я считаю своим долгом сообщить вам.

Вам, конечно, говорили, что ваша жена родом из семейства Косвеев, а мистер Мейсон ее отчим. Но вы, наверное, не знаете, что за люди были эти самые Косвеи! Злобные, противные рабовладельцы из поколения в поколение. На Ямайке их все терпеть не могут! И на этом прекрасном острове, где, я надеюсь, вы приятно и с пользой проведете немало времени, их тоже не больно жалуют. Но, разумеется, вам не следует огорчаться из-за этого. Впрочем, их злобность не самое худшее. В этом семействе живет безумие – и передается по наследству. Старый Косвей умер, предварительно сойдя с ума, как в свое время и его отец.

Вы, естественно, зададитесь вопросами – во-первых, какие у меня могут быть на этот счет доказательства, и во-вторых, почему я, собственно, сую нос в ваши дела. Отвечаю. Я брат вашей жены. Сводный брат – у нас один отец, но разные матери. Наш папаша был бессовестный человек, и из всех его побочных отпрысков я самый нищий и самый несчастный.

Моя мать умерла, когда я был еще совсем маленьким. Меня воспитывала крестная. Старик давал на меня кое-какие деньги, хотя вовсе не любил меня. Нет, старый дьявол не питал ко мне теплых чувств. Когда я подрос, то понял это и часто думал: «Ничего, ничего. Погодите, мой час еще настанет». Можете навести справки у людей постарше, сэр, кое-кто прекрасно помнит его безобразия.

Когда умерла его первая супруга, старик быстро женился на другой. На молоденькой девице с острова Мартиника. Но ему уже было не до этого. С утра до ночи он был пьян. Пьян, как не знаю кто. И он допился до белой горячки. Умер в бреду, ругательски ругаясь и богохульствуя.

А потом наступило славное Освобождение! А с ним начались неприятности кое у кого из сильных и богатых. Никто не захотел ишачить на женщину с двумя детьми, и ее поместье Кулибри быстро пришло в упадок, как это случается тут повсюду, когда люди перестают работать до седьмого пота. У нее не было ни денег, ни друзей, потому как французы и англичане в этих местах ладят не лучше, чем кошка с собакой. Так повелось издавна. Убивай, стреляй, делай что хочешь…

С ней жили только женщина Кристофина с Мартиники и старик по имени Годфри, который был слишком глуп, чтобы понимать, что творится вокруг. Такая вот компания. Ну а та молодая женщина, миссис Косвей, была слишком испорчена и никчемна, чтобы как-то исправить положение дел. Она не в состоянии была рукой пошевелить, чтобы как-то себе помочь, и в общем скоро из нее полезло то безумие, которое живет во всех этих белых креолах и креолках. Короче, она замкнулась в своем поместье, ни с кем не виделась и не разговаривала. Если не верите, спросите у людей. А ее дочка Антуанетта, как только начала ходить, вообще пряталась, если видела кого-то чужого.