Антуанетта - [25]

– Быстро заканчивай, – говорила Антуанетта, – и пойди скажи Кристофине, что я хочу ее видеть.

Амелия положила обе руки на палку от метлы и сказала:

– Кристофина уходит.

– Уходит? – переспросила Антуанетта.

– Да, уходит, – подтвердила Амелия. – Кристофине не нравится этот прелестный медовый месяц. – Обернувшись, она увидела меня и продолжала: – Ваш муж за дверью. У него такой вид, будто он увидел зомби. Видать, и ему не нравится этот очаровательный медовый месяц.

Антуанетта выпрыгнула из кровати и залепила ей пощечину.

– Ты ударила меня, белая тараканша! – крикнула Амелия. – Сейчас ты получишь сдачи!

И она ударила Антуанетту.

Антуанетта ухватила ее за волосы. Амелия, оскалив зубы, попыталась укусить руку хозяйки.

– Антуанетта, я тебя умоляю, – сказал я с порога. Антуанетта обернулась. Она страшно побледнела.

Амелия уткнула лицо в ладони, притворяясь, что плачет. Но я видел, что она внимательно следит за нами сквозь пальцы.

– Уйди, девочка, – сказал я ей.

– Ты называешь ее девочкой, – вскипела Антуанетта, – хотя она постарше дьявола! И куда более злобная!

– Пришли сюда Кристофину, – велел я Амелии.

– Да, хозяин, слушаюсь, хозяин, – тихо отвечала Амелия, потупив глазки. Но как только она вышла из комнаты, то сразу же принялась распевать:

Белая тараканша выскочила замуж.

Белая тараканша выскочила замуж.

Белая тараканша жениха купила.

Белая тараканша жениха купила.

Антуанетта сделала несколько шагов в сторону двери. Она пошатывалась, я попытался помочь ей, но она оттолкнула меня и села на кровать. Затем взяла простыню и потянула. Когда материя не поддалась, она издала какой-то шипящий звук. Затем взяла с круглого столика ножницы и разрезала простыню пополам, а затем стала нарезать каждую из половинок на полосы.

Шум разрезаемой материи помешал мне услышать, как вошла Кристофина, но Антуанетта сразу ее заметила.

– Ты что, уходишь? – спросила она Кристофину.

– Да, – отозвалась та.

– А что будет со мной?

– Встань и оденься, прежде всего. Чтобы жить в этом жутком мире, женщине нужна большая отвага.

Сама она сегодня надела простое хлопчатобумажное платье и сняла свои золотые серьги.

– Я и так натерпелась на своем веку достаточно, – продолжала Кристофина. – Теперь я имею право отдохнуть. У меня есть дом, который я получила от твоей матери, есть огород и есть сын, который может его обрабатывать. Он, конечно, лентяй, но я все-таки заставляю его кое-что делать. Да и молодому хозяину я не больно-то нравлюсь, а он, признаться, мне. Если я останусь, то от этого в доме начнутся ненужные раздоры.

– Если тебе здесь плохо, тогда, конечно, отправляйся восвояси, – сказала Антуанетта.

В комнату вошла Амелия с двумя кувшинами воды. Она искоса поглядела на меня и улыбнулась. Кристофина заметила это и мягко сказала:

– Амелия! Если ты еще раз так улыбнешься, то я тебе задам по первое число. Ты меня слышишь? Отвечай!

– Слышу, Кристофина, – отозвалась Амелия. Вид у нее сделался испуганный.

– И еще у тебя после этого так заболит живот, как никогда еще не болел. Ты потом будешь лежать в лежку. А может, и вовсе не встанешь. Ты слышишь, что я тебе говорю?

– Да, Кристофина, – отозвалась Амелия и тихо выскользнула из комнаты.

– Нелепое, бессмысленное существо, презрительно фыркнула Кристофина. – Ползает, как сороконожка или гусеница.

Она поцеловала Антуанетту в щеку, потом посмотрела на меня, пробормотала что-то на патуа и вышла.

– Ты слышал, что пела эта девчонка? – осведомилась Антуанетта.

– Я не всегда понимаю, что они там поют и говорят, – сказал я, подумав, что вообще плохо соображаю, что творится вокруг.

– Она пела песню о белой тараканше. То есть обо мне. Так они называют всех нас – тараканами, хотя мы поселились здесь еще до того, как их собственные родичи продали их в рабство. Ну а англичанки называют нас белыми ниггерами. Там что я порой не могу взять в толк, кто я такая, откуда я, где моя родина и вообще зачем появилась на этом свете. А теперь, пожалуйста, уходи. Кристофина права. Мне надо одеться.

Спустя полчаса я снова постучал в дверь комнаты Антуанетты. Ответа не последовало, и я попросил Батиста принести мне что-нибудь поесть. Он сидел под апельсиновым деревом возле веранды.

Еду он подал мне с таким скорбным выражением, что я удивился, до чего же уязвимы эти люди. Сколько же мне было лет, когда я научился скрывать свои чувства? Очень мало. В шестилетнем, а может, в пятилетнем возрасте я умел уже неплохо владеть собой.

Мне объяснили, что это необходимо, и я быстро с этим согласился и никогда не ставил под сомнение справедливость такого отношения к жизни. Если эти горы так действуют на меня, если из-за них так меняются выражение лица Батиста и глаза Антуанетты, то они – нечто ошибочное, мелодраматическое, ненастоящее. Как говорила Антуанетта про Англию? Ненастоящая, похожая на сон…

Ромовый пунш, который принес мне Батист, оказался слишком крепок, и «когда я поел, мне захотелось спать, почему бы и нет?» подумал я. Сейчас как раз самое время поспать. В эти часы засыпает все: собаки, куры, петухи. Даже река замедляет свой бег.

Я проснулся, вспомнил об Антуанетте, открыл дверь в ее комнату, но увидел, что и она спит. Она лежала неподвижно, повернувшись ко мне спиной. Я выглянул из окна. Вокруг стояла полная, мертвая тишина. Я был бы рад услышать лай собаки, звук пилы, но нет. Тишина. Неподвижность. Жара. Было без пяти минут три.