Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - [28]

Вот, например, одному мальчику за какую-то мелочь решили устроить показательный суд. Продемонстрировать на его примере, как они блюдут закон, и дать на всю катушку 10 лет. Так после моей речи ему дали 1 год условно!

(ПМА, Новосибирск, 2000 г.)

Как видно из ее повествования, судебные органы руководствуются формальной стороной вопроса, ориентируясь на «судебную практику», которая, рассматривая отношение «личность — система», de facto руководствуется презумпцией виновности личности и даже не предполагает возможность преступности самой системы. Отдельные представители командования дисциплинарных батальонов, с которыми нам удалось побеседовать (по этическим соображениям я не называю фамилий, должностей и прочих координат), также не видят проблемы в совместном содержании объектов и субъектов неуставного насилия, равно как и в самом существовании категории опущенных:

[Из интервью с представителем официальной власти одного из дисциплинарных батальонов]

— И что, у вас все вместе — и преступники, и беглецы?

— Во-первых, беглецы тоже преступники. Почему они должны бегать, а кто-то за них служить? Во-вторых, у нас все сидят вместе, и я считаю это правильным.

— То есть все, кто сидит, находится в одинаковом положении? Все в равной мере работают? А какая иерархия у вас в дисбате: дедовщина, или как в тюрьме?

— А у нас нет неуставных отношений. Все одинаковые, все осознали свою вину и все исправляются.

— Извините. Я хотел спросить, кто в дисбате чистит туалеты?

— Как кто?! Пидоры чистят.

— ???????

— А что? Пидоры нужны. Они порядок наводят. Этих же скотов не заставишь. А так — везде порядок! Ведь чисто же?…И вообще, вот Вы наверное подумаете, что это неправильно, а я считаю, что эти… ну, опущенные, самые опасные. Они на воле совершают самые жестокие преступления. Потому что озлобленные. <…>

(ПМА, 2000 г.)

Подобной точки зрения придерживаются и некоторые заключенные:

— А туда, в опущенные, попадают какие люди? За что они в дисбате?

— Палевом здесь становится тот, кто в своей части был чмом, кто сюда за это и попал.

— Нет, серьезно! Они только о себе думают. Убегают они из части, а ведь не думают, что пацанам потом неделю не спать, его ловить. Вот я, например, здесь сейчас стою, за забором ведь. И что бы мне не убежать? Раз плюнуть. Вот она, свобода! А я не бегу, почему? Не потому, что боюсь, что поймают. Не поймают! А потому, что знаю, что пацанов из-за меня по тревоге подымут.

— Убегают они почему? Им, видите ли, тяжело! А кому не тяжело? Все через это прошли.

— А вы сюда за что попали?

— Мы-то? За грабеж. Гражданского одного ограбили, когда в отпуске были. А он, сука, в суд подал. Не хорошо это, конечно, грабить. Да ничего, жизнь она же учит. Вот это мне урок на всю жизнь. Без него, наверное, еще чего серьезнее бы натворил. Но зато я из части не убегал.

— Раз ты здесь за грабеж, ты к какой группе относишься, к блоти?

— Нет, мы здесь все мужики.

— А чтобы попасть в блоть, по какой статье нужно проходить?

— Не в статье дело. И вообще-то об этом вот так, на улице, не говорят. Ты уж извини.

— Понятно. А как на положение в дисбате влияет то, сколько ты прослужил вообще?

— Никак не влияет, здесь все совсем по-другому. Главное это вовремя понять. Здесь все зависит не от того, сколько ты прослужил, а от того, что ты за человек. Конечно, это многим не понятно. Бывает, придет та-а-а-кой кру-у-у-той дембель! И ему не понятно, почему он, крутой дембель, должен слушаться, например, меня, маленького и чахлого, и мыть пол. Ему объясняют, что здесь другие порядки. Если поймет, тогда с ним будет все нормально.

(ПМА, 2000 г.)

Как следует из разговоров с командованием дисциплинарных батальонов, с заключенными и правозащитниками, для солдата, попавшего в ситуацию, грозящую ему физическим и/или моральным уничтожением, нет иного выхода, кроме обращения в правозащитные организации и освещения своих проблем в самой широкой аудитории.

Источниками доминантных отношений в дисциплинарных батальонах являются, во-первых, уголовные традиции, поскольку большинство заключенных солдат проходят через общие следственные изоляторы, в которых расширяют свои навыки выживания в экстремальных группах. Во-вторых, на уголовные нравы накладываются рефлексы дедовщины. В-третьих, неуставное насилие питает официальная «судебная практика», смешивая тех, кто творил насилие, с теми, кто нарушил устав, от насилия спасаясь. При этом совершенно ясно, что доминантные позиции в дисбатах занимают наиболее агрессивные лица, осужденные за преступления против личности, тогда как вынужденные дезертиры займут низшие этажи социальной иерархии.

Как мы видим, основной заботой судебной практики является не восстановление справедливости по отношению к конкретной личности, а воспроизводство самой себя.

«Армейский ландшафт» — «местность» крайне «пересеченная», неоднородная, на которой по-разному раскрываются возможности человека и общества. В целом прослеживается такая тенденция: чем более специализировано подразделение и чем более рационализирован его быт и трудовой процесс, и чем шире поле самовыражения личности, тем более здоровые отношения складываются на данном участке армейского «ландшафта». И тем меньше он напоминает унылый пейзаж экстремальных групп, тем слабее потребность оживлять его манипуляциями с вещами и телами в попытке освоить это казенное пространство и ускользающее от измерения время.