Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - [29]

ТРУД И ТЕНЕВАЯ ЭКОНОМИКА В АРМИИ

Труд

Труд в армии является не столько средством жизнеобеспечения и поддержания боеготовности, сколько средством социального контроля, т. е. репрессивным институтом. Репрессивное значение армейскому труду придает заложенный в нем принцип абсурда. Данное положение отражено в армейском фольклоре: «В армии все круглое носят, все квадратное катают» и т. п.

Разумеется, труд в армии бывает как рациональный, так и иррациональный. Причем первый имеет тенденцию превращаться во второй. Сам фактор иррациональности труда используется как средство поддержания доминантной социальной структуры, запечатленное фразеологизмами типа «драить очко» (чистка унитазов) или «упал на взлётку» (мытье пола в коридоре). Рациональный же труд — это рутинная работа по жизнеобеспечению воинских формирований, поглощающая время службы и усилия военнослужащих, но не имеющая ничего общего с военным искусством, ради которого человек формально находится в армии. Это пресловутые покраски тумбочек, строительство казарм и коровников, работа в приусадебных хозяйствах, постоянный уход за всеми без исключения поверхностями в казармах (стен, мебели, полов, потолков) и т. д. и т. п. В целом этот вид труда рационально оправдан, хотя постоянно используется в качестве средства социального контроля (пресловутое «занять личный состав»).

Существование солдата, занимающегося преимущественно хозяйственной рутиной, становится иррациональным, поскольку не понятно, для чего он служит в армии: для обеспечения безопасности государства или для хозяйственного обеспечения самой армии? Мысли и переживания по этому поводу неоднократно высказывали наши информанты.

Ни репрессивный, ни рациональный труд здесь не соответствует потребности личности в самореализации. Другое дело — труд «внеуставной», для которого командиры привлекают солдат, используя вполне конкретные стимулы. Почему-то считается, что труд солдата, выполняющего рутинную работу на плацу, никак не должен стимулироваться, а труд работающего на благо конкретного частного лица должен поощряться (даже если это поощрение не в виде материального эквивалента, а в виде поблажек на службе). Видимо, так считается потому, что первый вид труда представляется как бы правильным и официальным, имеющим воспитательную функцию, а второй — неправильным и неофициальным, так как обусловлен персональной заинтересованностью начальника.

Поскольку никакой труд сам по себе не воспитывает, а воспитывает только та деятельность, которая имеет для человека смысл,^{42} становится ясно, какой из двух видов труда воспитывает на самом деле — официальный репрессивный или теневой стимулированный.

«Работа может быть безразлична человеку <…> такая работа не только не воспитывает, а является суррогатом, приводит к очень вредным последствиям».^{43}

Фольклорный пласт сознания чутко реагирует на негативные аспекты реальности. Анекдоты-былины про подметание плаца ломом и покраску жухлой травы зеленой краской давно переросли границы жанра и превратились в национальные афоризмы. По сути, в фольклоризации реальности проявляет себя один из фундаментальных принципов культуры адаптации сознания к реальности путем выведения ее образа в семиотической перспективе. Посредством фольклора, тем более юмористического, сознание дистанцируется от всего дискомфортного на расстояние семиотической проекции. Преобразование реальности в художественный текст делает ее не страшной, «комфортной».

Репрессивный труд, естественно, не может формировать у человека позитивные мотивации. Поскольку труд целиком направлен на механистическое оформление пространства, то подавление личности начинается с самой пространственной геометрии. Эстетика каразмы и этика труда сливаются в единой нерасчлененности репрессивного акта.

«Грязи и произволу в отношении людей видимым образом противостоят чистота и порядок в отношении вещей. Поверхности, которые окрашены, побелены, покрыты плиткой или пленкой, выровнены по приказу непосредственного начальства и его вкусу, подлежат непрерывному уходу. Уборка имеет характер ритуала и репрессии разом. Уборка есть не действие в свете ценности универсальной чистоты, но соображение „местных“ норм и специально выдуманных правил. Скажем, в одной часть от моющих (а это всегда „молодые“) требуют: мыльная пена должна быть по колено. В других наоборот, мыть в порядке наказания заставляют мылом, которое специально сварено, чтобы не мылилось. Не менее тягостным является поддержание красоты. Одним из самых распространенных является ритуал заправки кровати: одеяла, полоски на них, угол простыни и многие другие элементы выравниваются по нитке, выставляются строго параллельно или строго перпендикулярно. Этот порядок и есть казарменная красота. Такова общая эстетика казармы. Но в конкретных случаях ритуал включает такие невообразимые детали, как расчесывание ворса на шерстяных одеялах в определенном направлении и такие экзотические технологии, как выравнивание складки на одеяле с помощью табуретки и тапочка. Здесь в самом деле налицо определенные принципы пространственной, пластической организации объектов. Словом, есть немало оснований, чтобы повторять — да, в казарме есть своя эстетика, есть своя красота в строе, шеренге и т. д. и т. п. <….> Но не забудем кардинальное отличие казарменной красоты от обычной. Последняя есть ценность, и притом универсальная, а казарменный порядок есть норма, и притом частная. То, что это так, подтверждается репрессией, наказывающей отступление от данной, придуманной в данной части декоративной формы. Более того, для первогодков обсуждаемая красота (как и чистота) оборачивается наказанием, издевательством. Солдатский фольклор отражает это так: