Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - [27]

Конфигурация неуставной иерархии в местах заключения для военнослужащих такова. Все гауптвахты делятся на «плохие», где «воспитание» арестантов проводится методами «выбивания дури», или, называя вещи своими именами, пытками, и «хорошие», где дело ограничивается отбытием назначенных суток ареста. И на тех, и на других гауптвахтах «губарей» (отбывающих наказание на гауптвахте солдат) могут отправлять на работы и даже продавать в рабство частным лицам. Тогда их положение зависит от отношения к ним этих частных лиц.

Неуставная иерархия военнослужащих разных сроков службы в камере гарнизонных гауптвахт сохраняется, несмотря на, казалось бы, единое положение и принадлежность к разным частям и родам войск. Первый вопрос входящему в камеру новичку: «Сколько служишь?». Конечно, если в этом есть необходимость, потому что это, как правило, видно по манерам держаться, по выражению глаз, по ауре, отличающей забитого духа от вальяжного деда.

[Из воспоминаний И. А. Климова]

<…> На гауптвахту попал вдвоем с товарищем. Тогда мы оба уже были дедами, и за наше положение в камере переживать не приходилось. Но в целом на душе было погано. Тюрьма все-таки. «Губа» в Самарканде была нормальная, караул над нами не издевался. Самым сильным впечатлением от пребывания в камере было чувство брезгливости, которое вызывали нары. Они были деревянные и засаленные настолько, что жир их покрывал слоем чуть ли не в два пальца. Камера была переполнена, и мест на этих нарах не хватало. Мы вошли, и черпаки из авиационной части моментально уступили нам свои места. Но лежать на них представлялось очень противно, и мы сказали, что ляжем на полу, на шинелях. С черпаками случился легкий шок: как же так, деды и на пол! А на бетонном полу лежать было гораздо лучше, это же лето было, жара. <…>

(ПМА, Москва, 2000 г.)

Дисциплинарный батальон радикально отличается от гауптвахты во всем. В том числе и в неуставной социальной структуре и символике, которая больше напоминает лагерно-уголовную. Все заключенные делятся на три класса: блоть (элита), пацаны (масса), палево (парии).

[Из интервью с солдатами-заключенными одного из дисциплинарных батальонов]

— Видите ли… Люди делятся на три части. Те, которые все делают, которые делают не все и которые ничего не делают.

— Ну, это как сказать, «ничего».

— Ну, скажем, которые всеми ими командуют, управляют, скажем.

— Это кто, офицеры?

— Нет, не офицеры. Из своих же.

— И как они называются?

— Блоть. Блатные, типа.

— А среднее звено, масса?

— Мужики, пацаны.

— А те, «кто все делает»?

— Палево, в смысле, пидоры.

— Что, вы их «любите»?

— Раньше их е…и. А сейчас вот год уже как их никто не е…т, простите, не трахает.

— Кому они нужны.

— А как вы сейчас «опускаете»?

— Да они сами…

— Вот этот сам так жить захотел. Ему сказали — «иди мой очко», он и пошел. И вовсе не обязательно его е…ть, в смысле трахать, или там ссать на него. Раз пошел сам на «очко» — то он уже «опущенный».

— «Опущенные» — это те, кто не хочет жить, как пацаны живут.

(ПМА, 2000 г.)

В основу деления оказавшихся в дисбате заложен принцип градации качества совершенных преступлений, за которые они были осуждены. В дисбат попадают совершившие правонарушения. Притом трибунал, приговаривая солдата к лишению свободы в дисциплинарном батальоне, чаще всего не принимает во внимание самый важный для отправления правосудия факт: причины нарушения устава. Очень часто на одних нарах с настоящими преступниками оказываются и их жертвы — молодые солдаты, оставившие часть, не выдержав издевательств. Для них нет иного выхода, кроме обращения в правозащитные организации. Эту ситуацию комментирует председатель Новосибирского отделения Комитета солдатских матерей РФ Р. А. Белик:

[Из интервью. Полный текст см. в приложении (Приложение, I.5).]

— В дисбат попадают и те, кто пытался бежать от армейского насилия, и те, кто это насилие осуществлял. Их там вместе содержат?

— Да, и более того, не учитывают это при определении наказания. Вот недавно случай был. Парня забрали, а у него отец — инвалид, мать — гипертоник. И вот мать попадает в больницу, соседи дали телеграмму, и ему предоставляют отпуск на 10 суток. Но мать в больнице-то не 10 суток лежит. Ну, в комендатуре ему еще три дня добавили. Но когда он стал возвращаться, билетов не было даже по воинским требованиям. Опоздал в часть. Ему дали два года дисбата. И вместе с ним, в том же этапе ехал садист, который изуродовал другого солдата, несколько раз приложил раскаленный утюг к его лицу. И ему тоже дали два года. Я беру эти два дела и иду к прокурору, спрашиваю: «Это, по-вашему, справедливо?».

— И что он ответил?

— А, говорит, ничего не могу поделать, такова судебная практика. Так соответствует эта судебная практика целям и задачам наказания? На справедливость ориентируется правовая система или на судебную практику? Бывает, что в тюрьму попадают просто ни за что. Например, один взял машину покататься. Круг по плацу сделал и куда-то въехал, помял машину. Ему вменили «порчу государственного имущества» и дали срок.

С другим, вообще, история была. Он с детства бредил лошадьми. Когда подрос, все свои вещи продал, собрал деньги, купил жеребенка. Потом ушел армию. Служил нормально, во время службы где-то работал в сельской местности. И тут он увидел лошадей. Ну, не мог сдержаться, вскочил на коня и помчался, душу отвел. Покатался и вернулся на место. На него завели уголовное дело за конокрадство. А он еще тихий такой был, ничего объяснить не мог, что-то мямлил. Ну, его, слава Богу, мы спасли, дело закрыли. И эта практика суда, этот невнятно прописанный закон, оставляет судьбу человека полностью на откуп следствию.