Антони Адверс, том 2 - [82]

Себя он не помнил, хотя временами ощущал присутствие Антони и Хуана. Они нагибались к нему, давали пить. Они тысячи раз поправляли его подушки и одеяло. Они предлагали ему еду, от которой он неизменно отказывался. Однажды он поймал Антони горящими ладонями, и, сжимая его щеки, воскликнул!

- Я видел вас прежде. Да, я знаю, кто вы. Я впервые видел вас в лице девушки - она приехала той ночью в карете. Вы ее помните? Ее муж убил молодого человека во дворе харчевни. Помните? Вы же должны помнить, что с вами было! Испанец, заматерелый во зле, он прискакал той ночью - он еще мчится в карете, знаю. Мчится! Такие люди не останавливаются. Они мчатся по огромному кругу. Берегитесь, он вернется! Помните! Скажите ему, я похоронил молодого человека. Тот выглядел благородным даже в могиле. Только его конь и вспоминал о нем. Никто не пришел. Ах, знаете ли вы, что за этим скрыто больше, чем вам представляется! Я уверен.

Он вновь и вновь пересказывал эту сцену на память. Дуэль в позабытом гостиничном дворе. Шпаги сверкают в воздухе, женщина, застыв, глядит из окна. Брат Франсуа свидетельствует перед святыми об убийстве. "Неужто вы не помните? - вновь и вновь вопрошал он Антони. - Неужели вы не помните?"

Но Антони не помнил. Таблички прошлого были для него стерты. Даже брат Франсуа не мог вызвать из тьмы скрытое за вратами рождения. Может быть, это явит смерть.

Наверху временами мягко тренькала гитара дона Рамона. Неумолчно кипела вода под пером руля за кормой. После нескончаемого слепящего дня длинные закатные лучи обагрили маленькую каюту. Все, что было в ней банального и пошлого, казалось, исчезло. Антони видел лишь уходящие к горизонту синие лиги и жгучие глаза брата Франсуа под переборкой.

Больной теперь стряхнул с себя все воспоминания и говорил с кем-то, кого явственно видел в каюте. Так сильно было его убеждение, что два других человека не могли не поддаться. Они больше не решались пересечь последнее пятно света, постепенно тающее на ковре. В присутствии этого светлого квадрата умирающий обретал бесконечное утешении и поддержку. Ему получшало даже телесно. Он больше не стонал и говорил шепотом, но спокойнее. Когда Антони принес ему воды, он впервые охотно попил.

- Смелее! - прошептал он. - Смелее! Теперь я могу принять чашу. Да! Я выпью ее всю. - Он в полном изнеможении рухнул на подушку и не произнес больше ни слова. Хуан объяснил: будет он жив или умрет, они узнают не раньше, чем через несколько часов.

После этого говорило только тело больного. Казалось, оно оставлено бороться в одиночку. Звуки, издаваемые им, свидетельства внешних и внутренних боев, были ужасны. Черная гортань и язык блеяли. Сведенные мышцы горла превращали свистящее дыхание в натужный, нестихающий стон. Заострившийся нос и дрожащие безвольные ноздри грозили превратиться в зловещий выпускной клапан, если рот не раскроется еще шире. В желудке бурлили и урчали адские газы, со свистом вырываясь наружу. Двое невольных, перепуганных свидетелей вынуждены были то и дело подбегать к окну, чтобы спастись от адского, трупного зловония. И это был еще только воздух.

К полуночи лишь оболочка брата Франсуа держала последнюю оборону. От нее дышало нестерпимым жаром. Потом из каждого отверстия тела хлынула зараженная жидкость - сперва водянистая, потом черная рвота, мутная дымящая моча в невероятных количествах, жидкий кровавый стул, слизистые струи из носа.

За всем этим не поспевали даже две верные сиделки. Они положили источник этих зловонных жидкостей на пол, на простыни, и время от времени меняли простыни и грязные выбрасывали за борт. Не последним испытанием этой ночи было то, что акула подплыла ближе и заглатывала одни омерзительный комок за другим. Испуганный до тошноты, Антони наблюдал неразборчивость природы.

Ему пришло в голову, что жизнь в акуле и в теле брата Франсуа - одна. Он точно знал, что самого брата Франсуа в каюте нет. Он не мог глядеть на комок живого вещества на грязном полу и называть его именем человека, которого знал. Что-то отлетело от этой плоти. Осталась жизнь телесной машины, которая продолжала функционировать. В теле на полу эта животная жизнь еле теплилась; в теле рыбы она была до жути мощна. Однако она была едина. Одна жизнь питала другую. Обоим телам был на пользу этот неописуемый обмен.

К утру тело на полу истощило запасы жидкости и обмякло. Стадия лихорадки миновала. Они влили в запекшиеся губы немного вина. Они завернули расслабленное тело в одеяло, потому что оно начинало холодеть, и положили обратно в постель. Больше они ничего сделать не могли. Кожа у тела разгладилась, стала сухая и желтая, глаза были закрыты. Они валились с ног от усталости, оба были близки к тошноте. Они опустились на стулья и уснули. Когда они проснулись в сырой теплоте каюты, брат Франсуа вернулся.

- Воды, друзья мои, - сказал он. - Я еще на некоторое время с вами.

Антони поглядел на него и заплакал. То, что заключало в себе брата Франсуа, казалось пергаментным фонарем с дрожащей свечой. Однако дни шли за днями, и свеча разгоралась ярче.

Антони и Хуану нелегко было поддерживать себя в эти дни. Если бы не Али-Бонго и не сундуки Чибо, они бы умерли с голоду. Али-Бонго, единственный, кто решался передать им что-нибудь в люк, приносил воду и временами теплую похлебку от кока. Из сундуков Чибо извлекалось вино, лакомства и кое-какая снедь, что, вероятно, и спасло брату Франсуа жизнь. Чибо не зря был модный бакалейщик. Антони, спускаясь в трюмный отсек под самой каютой, где стояли сундуки, и разбираясь в них, дивился, сколько же туда наложено разнообразных и полезных припасов.