Антон Райзер - [119]
Столь счастливый поворот судьбы погрузил Райзера в забвение всех перенесенных превратностей, теперь он нимало не сожалел о предпринятом путешествии в неизвестность, так как переживал состояние, вряд ли доступное полному пониманию тех, кто ни разу в жизни не бывал всеми брошен, лишен телесных и духовных сил, не имел перед собою ни проблеска надежды.
Охваченный радостью, он поспешил в гостиницу, где собирался переночевать, спросил бумаги и начал одно за другим по памяти записывать свои стихотворения, чтобы назавтра показать их доктору Фрорипу, тем самым хотя бы отчасти проявив себя достойным его забот.
Он работал до глубокой ночи и исписал несколько тетрадей. На другой день рано утром, полный уже совсем других мыслей, чем вчера, он снова поднялся в Петерсберг, где был ласково встречен настоятелем Гюнтером, который с готовностью удовлетворил его просьбу и сразу же выписал ему свидетельство о принятии в университет, а также вручил экземпляр университетского статута, коего соблюдение Райзер должен был торжественно подтвердить рукопожатием.
Это свидетельство, именованное «Universitas perantiqua», а также университетский статут вкупе с рукопожатием приобрели для Райзера ореол святости, и довольно долго он был уверен, что это поднимает его гораздо выше актерского ремесла. Теперь он снова оказался включен в общественный порядок, стал своим в сословии людей, объединенных стремлением отличиться от всех прочих высокой образованностью. Свидетельство определило собою все его существование, и, выйдя из Петерсберга, он почувствовал себя равным с другими людьми.
Ближе к полудню он показал полученное свидетельство доктору Фрорипу, а заодно вручил ему и свои стихи, вызвавшие на сей раз гораздо большую похвалу, чем он ожидал. Одной из причин было то, что студенты в Эрфурте еще мало прилежали к изучению изящных искусств и доктор Фрорип обрадовался появлению ученика, который в этом отношении мог в известной мере служить примером для остальных.
Благодаря этим стихам новый покровитель Райзера заинтересовался им еще больше и уже не позволил ему оставаться в гостинице, но немедля поручил университетскому квартирмейстеру, исполнявшему также должность учителя фехтования, подыскать ему комнату. Тот на первое время подселил Райзера к некоему старому студенту медицинского факультета, жившему у него в доме, а поскольку он одновременно держал бесплатный стол для студентов, то и усадил Райзера, опять-таки на первое время, за свой собственный стол.
И теперь, во всех этих счастливых обстоятельствах, Райзер порой снова чувствовал себя несчастнейшим из смертных: слишком тяжек был груз его воспитания и горьких школьных лет. Его давила сама мысль о бесплатных обедах, которыми он поневоле пользоваться школьником, и за столом фехтовального учителя он в глубине души чувствовал себя куда более несчастным, чем в поле между Готой и Айзенахом, где питался сырыми кореньями.
Оттого и вышло так, что студенты, столовавшиеся у учителя фехтования, стали считать его человеком забитым и недалеким, а поскольку и сам хозяин, державший себя на манер студента, не очень с ним церемонился, положение его стало еще более несносным, теперь он чувствовал, будто внезапно утратил ничем не стесненную свободу и задыхается в самой что ни на есть унизительной кабале.
И все же, несмотря на его робкий нрав, к нему относились довольно снисходительно, и обязан этим он был все тому же – своим стихам, о коих доктор Фрорип успел рассказать разным людям, и, сам о том не подозревая, Райзер сделал себе у эрфуртских студентов скромное имя, так что необычный его нрав они приписывали поэтическому дарованию.
У него совсем не было белья, и доверяй он хоть немного людям, то легко мог бы восполнить этот недостаток. Но у него не было сил признаться в нехватке, отравлявшей его существование и причинявшей подлинные мучения, правда, сам он всегда приписывал свои страдания чему-нибудь другому, поскольку нехватка белья казалась ему предметом слишком незначительным и непоэтическим.
Учитель фехтования отвел Райзеру постоянное жилье в общей комнате с неким студентом по имени Р., который возымел желание выпускать вместе с ним еженедельный журнал, так как составил высокое мнение о его поэтическом и писательском таланте. Вскоре Райзер разработал план такого журнала, который должен был открыться сатирой на подобные журналы и называться «Последний еженедельник». Однако новый сожитель заметил, что Райзер не только не располагает деньгами, но и не имеет сколько-нибудь определенных видов на их получение, после чего стал относиться к нему заметно прохладнее и посоветовал для начала заложить шпагу. Райзер послушался совета и тем немедленно вернул себе его расположение, ибо Р., человек по натуре весьма расчетливый, вовсе не горел желанием выкладывать деньги на их совместное литературное предприятие.
Итак, они вместе отправились к эрфуртскому типографу, звавшемуся Градельмюллер, и ознакомили его с планом нового еженедельника, однако Градельмюллер уверенно заявил, что замысел их никуда не годится и не в пример надежнее было бы печатать статьи в журнале, уже известном и хорошо принятом публикой, «Горожанин и крестьянин», который сам же он издает и который бездомные мальчишки разносят по эрфуртским пивным.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.