Антон Райзер - [117]

Попутчик как будто заметил, что он изнемог, и попытался утешить и подбодрить его, и тут, уже невдалеке от Эрфурта, они набрели на чистый и прохладный ручей, подмастерью уже знакомый, здесь они смогли скрыться от палящей жары и утолить жажду.

Наверно, еще никому из путников этот благодатный источник, хорошо известный жителям Эрфурта, не казался столь целебен, как Райзеру, изнуренному до крайности: припав к нему, он напитался животворной влагой, которую так часто стыдился просить у людей, а теперь черпал прямо из лона природы.

Подобные ситуации имели для Райзера двойную ценность, поскольку он привносил в них поэтическое начало, имевшее для него вполне действительное существование и бывшее, можно сказать, единственным вознаграждением за неизбежные следствия его сумасбродства, в коем сам он не был повинен, ибо, согласно естественному закону, оно было накрепко вплетено в его судьбу с самого детства.

Когда вдали поднялись старинные башни Эрфурта и Райзер, уже совсем в себе разуверившийся, вновь подходил к тому месту, которое покинул совсем недавно, охваченный юношеским жаром едва расцветшей надежды, его странно поразило, когда шедший рядом переплетчик вдруг заявил, что не верит, будто Райзер ученик сапожника, так как на самом деле он студент и хочет учиться в Эрфуртском университете.

И Райзера, утратившего было все силы, эти случайные слова подмастерья как будто снова вернули к жизни.

Если он впрямь хочет учиться и жить в этом городе, значит этот город – венец его мучительных скитаний, последняя цель, совсем близкое завершение пути. Здесь он сможет достойным образом изменить свой план, и чем больше он уставал, тем чудесней и заманчивей становилась мысль о жизни в этом просторном городе, где уж верно найдется местечко и для него.

Мрачную безнадежность скитаний, которая снедала его последние несколько дней, уже невозможно было рассеять никаким усилием воображения, напротив, мысль о полнейшей беспомощности с каждым шагом все больше его изнуряла, а изнурение в свою очередь усугубляло мысль о беспомощности, возникшую в нем из-за утраты мужества и телесной слабости.

Войдя в город, они проходили мимо пекарни, где на прилавке была выложена целая гора хлебных буханок, но едва лишь Райзер попытался выбрать для себя одну, чуть не вся груда рухнула на землю. Сразу поднялся такой великий шум, что Райзер и его спутник поспешили за угол, скрываясь от всеобщего поношения. Так злая судьба неотступно преследовала Райзера повсюду.

Они заглянули в какую-то гостиницу, и тут Райзер, не в силах более терпеть жажду, велел налить себе пива на все девять оставшихся у него пфеннигов. За глоток влаги он выложил деньги, которых хватило бы на три ночлега, и теперь ему оставалось лишь коротать жизнь под открытым небом.

Думая об этом, он почувствовал, что вместе с пивом выпил забвение прошлого и будущего и разом освободился от всех своих горестей. Ибо отныне он полностью предался своей судьбе и снова воспринимал себя как чужака, о коем больше незачем печалиться, потому что тот окончательно сгинул. С этой мыслью он задремал и проспал целый час.

Очнулся он за час до полудня, спутник его куда-то исчез, сам же он сидел, уронив голову на руки, в немом отчаянии, и тут сидевший напротив него человек обратился к нему и спросил, не странствующий ли он студент.

Получив утвердительный ответ, этот человек, будто зная положение Райзера, сказал, что нынешний университетский проректор, настоятель бенедиктинского монастыря, что в Петерсберге, – весьма благодетельный муж и совсем недавно оказал поддержку одному юноше, забредшему в эти края без гроша в кармане, весьма радушно его приняв. Если Райзер захочет посетить этого прелата, то пусть без боязни сделает это, он тоже непременно найдет у него добрый прием. Тут в комнату вошли другие люди, и собеседник Райзера заговорил с ними.

Меж тем Райзер, от полного упадка душевных и телесных сил забывшийся благодатным сном, снова ожил и загорелся новой надеждой и новым мужеством: теперь его мысли занимал настоятель монастыря в Петерсберге.

Не теряя времени, он вышел на дорогу и стал расспрашивать, как добраться до Петерсберга; какой-то молодой студент, случайно им встреченный, не только подробно все ему разъяснил, но и прошел с ним часть пути, дабы вернее направить его в нужную сторону. Райзер воспринял это как добрый знак. Он поднялся к укрепленному монастырю, и стража беспрепятственно его пропустила. Когда он подошел к жилищу прелата, слуга приветливо ему поклонился и, узнав, что перед ним студент, сей же час вызвался доложить о нем прелату.

Райзера провели по лестнице в большой зал, по стенам увешанный картинами, из коих одна изображала Петра, гревшегося у огня во дворе первосвященникова дома. Пока он рассматривал эту картину, в зал вошел прелат, одетый в черное орденское облачение, с молитвенником в руках. Райзер обратился к нему с коротким приветствием на латыни, продуманным еще по пути в Петерсберг, упомянул превратности своих скитаний, приведших его в Эрфурт, и выразил надежду, что найдет здесь поддержку, которая позволит ему так или иначе продолжить начатое учение.