Антология средневековой мысли. Том 1 - [75]

Ученик. Не удивительно.

Учитель. Итак, в нем (в человеке. — В. В.) была сотворена неразумность и всякий вид, и всякий отличительный признак, и свойство самой неразумности, и все, что естественным образом привходит к оному, ибо в нем укоренено понятие всех этого и ему подобного. Итак, я сказал о подобном из-за того, что природа вещей содержит помимо животных, например, элементы мира, роды и виды трав и деревьев, количества и качества, и прочие вещи, умноженные бесчисленными отличительными признаками; и знание всего этого присуще человеческой природе, хотя его внутреннее наличие в ней сокрыто от нее самой до тех пор, пока она не возвратится к первоначальной целостности, в которой ясно постигнет величие и красоту образа, в ней сотворенного, и ничто из того, что в ней создано, не будет для нее сокрыто, окруженное Божественным светом и обращенное к Богу, в Котором все будет ясно созерцаться. Или, может быть, иное подразумевал знаменитый Боэций, когда говорил: «Мудрость есть постижение истины вещей, которые существуют и обретают для себя неизменную субстанцию. Мы говорим, что существует то, что не увеличивается посредством растяжения, не уменьшается посредством сжатия, не изменяется различными способами, но всегда сохраняется неизменным по своей сути средствами собственной природы. И это качества, количества, формы, величины, малости, равности, обладания, действия, положения, места, времена и все, что оказывается каким-либо образом соединенным с телами; они, однако, бестелесны по самой своей природе и обладают силой (vigere) благодаря неизменной субстанции, но изменяются будучи причастными телу, и соприкасаясь с изменчивой вещью переходят в изменчивое непостоянство»[164]. И где, ты полагаешь, это существует, если не в понятиях в душе мудрого? Они суть там, где постигаются, более того, они существуют благодаря постижению себя.

Ученик. Решение настоящего вопроса требует многочисленных пояснений, и, пока он разбирается, не перестанет истекать как бы из некоего неисчерпаемого источника бесчисленное множество различных проблем и сопутствующих обстоятельств, так что его справедливо уподобить образу Геркулесовой гидры, головы коей как отрубаются, так и отрастают, причем вместо одной отрубленной вырастает сто, указывая на человеческую природу, которая является гидрой, то есть неким обильным источником бесконечной глубины; и кто может разглядеть его, кроме Геркулеса, то есть добродетели (virtus)? «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?» (1 Кор. 2, 11). Итак, если это внутреннее понятие, которое присутствует в человеческом интеллекте, составляет субстанцию вещей, понятием каковых оно является, то, следовательно, надо полагать субстанцией человека то самое понятие, которым человек познает себя.

Учитель. Конечно, это следует. Ведь мы сказали, что человеческий интеллект и его понятие, посредством коего он себя познает, и наука, которой он научает сам себя, чтобы познать самого себя, существуют как одна и та же сущность.

Ученик. Итак, что мы скажем? Ведь немного выше мы вывели чистое определение человека, сказав, что человек есть некое интеллектуальное понятие, извечно сотворенное в божественном разуме. И если так, то каким образом это понятие, которым человек познает самого себя, является его субстанцией, если вышеприведенное определение установлено не безосновательно?

Учитель. Конечно, небезосновательно, ведь истинно то определение, которое утверждает, что некое понятие, извечно сотворенное в Божественном разуме, есть субстанция человека. И вполне разумно указано то, о чем мы говорим ныне, что понятие, каковым познает себя разум человека, есть субстанциальное свойство человека. Ибо в одном смысле рассматривается всякое творение в Слове Божием, в Котором все сотворено, и в другом — в самом по себе. Вот что [говорит] св. Августин в своем Шестодневе: «Одним способом под его [разума] управлением существует то, что создано им самим, и другим способом в нем существует то, что есть оно само. Ибо ведь понимание всего в божественной мудрости есть субстанция всего, более того, есть все; познание же, которое постигает самое себя в себе самом, интеллектуальная и разумная природа, есть как бы некая вторая ее субстанция, посредством коей она знает о себе только то, что она познает себя, существует и волит, но не знает, что она есть. И, конечно, та субстанция, укорененная в мудрости Бога, вечна и неизменна, а эта — временная и изменчивая, та — предшествует, эта — следует, та — первоначальна и причиняет, эта — производная и причиненная; та универсально содержит все, а эта частным образом, насколько разделяет высшая [причина], постигает посредством знания (notitia), подчиненное ей; первой производится (producere) вторая, она же возвращается к первой»[165].

Здесь я не говорю о той сверхсущностной субстанции, которая сама по себе есть Бог и единственная причина всего, по о той, которая первоначально причинно создана в мудрости Божией, следствием которой является та субстанция, которую мы поставили на второе место, и которую, конечно, образует естественный порядок вещей.