Антология средневековой мысли. Том 1 - [68]

.

[Аристотель] говорит, что речь и мнение, безусловно, сами не принимают противоположности, и что истина или ложь не находятся в речи или во мнении. Они, однако, потому кажутся принимающими противоположности, что (как он указывал выше) они имеют место в связи с каким-то другим претерпеванием, о котором речь или мнение [высказываются]: в самом деле, относительно «сидеть» и «не сидеть», которые суть противоположности, высказывается мнение или речь о сидении и несидении; и потому [речь и мнение кажутся принимающими противоположности], что они [высказываются] относительно других вещей, которые суть друг другу противоположности. Когда же те изменяются, кажется, что и эти — противоположности; не потому, что сами принимают противоположности, но потому, что [высказываются] о противоположных состояниях вещей. Поистине ни речь, ни мнение не изменяются; [изменяется] только то, о чем есть речь и мнение, то есть «сидеть» и «не сидеть». А потому ни сама речь, ни само мнение ничего не претерпевают, в них ничто не происходит, и хотя противоположность имеет место, представляется, что [речь и мнение] не способны принимать противоположности. О субстанции же в связи с тем, что она сама принимает противоположное, говорится как о способной принимать противоположности. Действительно, Цицерон, приняв здоровье, становится здоровым, а приняв болезнь — больным. Речь же и мнение (как было сказано) противоположности не принимают. Поэтому [способность] принимать противоположности будет собственным признаком субстанции.

Однако, может быть, кто-нибудь скажет: почему [в таком случае] огонь, являясь теплым, никогда не принимает холода, и почему вода, будучи влажной, никогда не принимает сухость? По выдвижении этих возражений может показаться, что не любая субстанция способна принимать противоположности, и это ненадежный собственный признак субстанции, поскольку он присущ не всем субстанциям. Однако надо сказать, что так как, по всей видимости, субстанция принимает те противоположности, которые не присущи ее природе, то она, с другой стороны, не принимает ничего из [противоположного тому], что присуще ей субстанциально. Таким образом, мы говорим, что [субстанция] принимает что-либо из вещей, расположенных и конституированных вне [самой] субстанции. Поэтому в связи с тем, что огню субстанциально присуще быть горячим, огонь не принимает тепла; так что огонь не способен принимать ни тепло, ни холод. Тепло он не принимает потому, что оно неизменно близко его природе и субстанции. Холод же не принимает, поскольку природа тепла сама по себе отталкивает противоположность самого огня. Таким образом, если есть то, что принимает огонь, то есть нечто расположенное вне [субстанции огня], он необходимо принимает также и его противоположность; при этом сам огонь остается одним и единственным [по числу]. То же следует сказать и о воде: она не принимает влажность, как и огонь — тепло, ведь влажность некоторым образом присуща ей по природе. Кроме того, как тепло для огня, так и влажность для воды именуются не просто качествами, но субстанциальными качествами воды и огня. О воде же, поскольку ни тепло, ни холод ей субстанциально не присущи, говорится, что она способна принимать тепло и холод.

Поэтому [здесь] говорится не о тех противоположностях, которые присущи субстанциально, но о тех, которые может принимать любая субстанция, то есть, о том, что может быть привлечено извне. Очевидно, что эта [особенность] присуща всем субстанциям. Ведь поскольку Цицерон здоров или болен, то и «человек» здоров или болен; если «человек» здоров или болен, то и «животное» здорово или больно. Однако «животного» и «человека» можно рассматривать двумя способами: одно дело, что они сказываются о многом, другое — что они являются субстанциями. В первом случае, как сказывающиеся о многом, они не принимают противоположности. Так, например, «животное», сказываясь о видах, не является ни разумным, ни неразумным, и «человек», сказываясь об индивидах, не есть ни здоровый, ни больной; напротив, в связи с тем, что они — субстанции и главенствуют над индивидуальными субстанциями, [роды и виды] способны принимать противоположности. Поэтому [способность] принимать противоположности будет единственным собственным признаком субстанции.

Итак, пусть о субстанции будет достаточно сказано. Во второй книге мы приступим к описанию количества.

Иоанн Скот Эриугена

Johannes Scottus Eriugena (Начало IX в. — после 870)

Иоанн Скот Эриугена — средневековый философ ирландского происхождения. Переселившись во Францию, возможно в 20-30-е гг.IX в., Эриугена нашел приют при дворе Карла Лысого (не позже 847 г.) и пользовался особым расположением этого короля. В 830—850 гг. он написал глоссы к «Наставлениям в грамматике» (Institutionesgrammaticae) Присциана, к ветхозаветным книгам. В комментариях к книге Марциана Капеллы «О бракосочетании Меркурия и Филологии» Эриугена, анализируя «семь свободных искусств», высказывает мнение, что познание этих искусств, тождественное припоминанию, является познанием двух природ: мира и человека, сотворенных Богом, Который трансцендентен и бытию, и познанию. Поскольку истинное знание стремится к своему подателю, то душа философа, наставленная в искусствах и, прежде всего, в философии, стремится к единению с Мудростью-Словом — Христом