Антология средневековой мысли. Том 1 - [174]

Ведь если кто[448]. Ясно, что [речь идет] не об одном и том же, а о разных [определениях]. Что он и доказывает результатом, ибо им, конечно же, приписываются (assignare) разные определения. И это же значит: если кто-либо укажет, то есть покажет (demonstro), что именно есть каждый из них, и истинный человек, и нарисованный, потому что они — «животные», то он даст каждому собственную дефиницию, говоря, например, что истинный человек — это чувственная одушевленная субстанция, а нарисованный — подобие чувственной одушевленной субстанции.

Нужно знать, что одно из эквивокального получаются случайно, другое по обсуждении (consilium)[449]. В самом деле, оно бывает случайно, так как один вот этим именем называется у нас, а другой — у варваров, не ведающих, что импозиция имени нами уже сделана. А другое становится эквивокацией по обсуждении и тщательном размышлении, когда мы сознательно осуществляем перенос (translatio) с одной вещи на другую не ради украшения, а ради необходимости. Ибо перенос осуществляется двумя способами: или ради украшения или ради необходимости обозначить вещь, так как, разумеется, само имя не содержит того, ради чего их используют для обозначения. И вот этот перенос, который происходит от недостатка имени, всегда существует как эквивокация. Аристотель, по свидетельству Боэция, не воспринимал как эквивокацию такой [перенос], который служит украшению речи, например, если кто-нибудь вместо «кормчий» скажет «рулевой», то «рулевой» не будет эквивокативным именем, хотя оно обозначает разное, а именно: правящего экипажем и кораблем. Отсюда такой довод: когда мы, из корпоративных соображений избегая обыденных и всем известных слов, украшаем речь, то мы не производим новой импозиции сказуемого, но в зависимости от времени приспосабливаем его к новому значению, какового значения оно само по себе не имеет, — скорее присоединяет его к себе из чего-либо иного. Ведь если бы мы сказали: «корабль потерял своего рулевого», то благодаря адъюнкции мы понимаем под «рулевым» правителя [корабля]. Если же мы скажем: «рулевой идет», то [в этом случае] понимается только управляющий экипажем. Подобно этому, когда мы говорим «луга улыбаются» вместо «луга цветут», то под «улыбаться» мы понимаем «цвести» не по силе (vis) слова, так как само по себе оно этим не обладает, но по связи с «лугами», о которых мы знаем, что они цветут, а не улыбаются. Но если бы мы говорили: «субстанция улыбается», то мы никоим образом не понимали бы ничего, кроме разве что насмешки. Следовательно, то, что под «кормчим» или под «улыбаться» мы иногда понимаем нечто иное на основании смежности, чем обладает их собственная импозиция, это не нужно рассматривать как многообразие эквивокации, так как слово, сказанное само по себе, не имеет разных смыслов. Если же кто-нибудь в момент, когда под «рулевым» подразумевается «кормчий», спросит, означает ли «кормчий» рулевого по природе или по договору. Если «по договору» понимать широко, то по всему очевидно, что по природе он его не обозначает; мы говорим, что он его обозначает по договору. Если же понимать «по договору» в собственном смысле, |6лагодаря, разумеется, тому, что [«договор»] так сообразуется |с собственной изобретательной способностью, что произнесенное [само по себе не теряет значения, то мы говорим, что «кормчий» обозначает «правителя» и не по природе и не по договору, но сообразуется с временем через присоединение чего-либо к этому значению на основании переноса, и что речь тогда формируется не собственно на силе выражения, так как воспроизводит внутри иное, чем то, что обозначает вовне. Отсюда, если кто-нибудь пожелает дать определение «рулевому», он может [это сделать] в соответствии со значением «кормчего», тогда как, разумеется, само по себе [слово] «рулевой» этого значения не содержит.

Заметь, однако, что когда Боэций сказал, что эквивокация бывает не только у имен и глаголов, но также у предлогов, а часто и у союзов[450], то он понимал эквивокацию широко — благодаря общему смысловому многообразию; этим, кажется, он показывает, что предлоги и союзы сами по себе также обладают значением. Об этом мы закончим в [Комментарии к трактату] «Об истолковании».

Об однозначном

Однозначные[451]. После двуосмысленного он определяет однозначные вещи. То, что он сказал, что [у таких вещей] одно и то же определение, пойми так, что вышесказанное не является «одним и тем же» ни по природе, ни по акту; ведь часто мы вовсе не знаем определений ни однозначных имен, ни двуосмысленных, как имен камней и многого другого, и, тем не менее, имя камней однозначно, потому что по природе своей импозиции оно имеет определение, хотя мы его и не знаем. Ибо оно приложено по той общей причине, по какой по природе вещей одно только определение может быть приписанным. То, что он добавляет: в соответствии с тем именем, он делает потому, что иначе не установить смежность с эквивокацией в силу того же имени, ибо (как мы помним вышесказанное), то самое, что двуосмысливалось вот под этим именем «пес», под другими именами унивокально. Однако