Антология средневековой мысли. Том 1 - [161]
(53) Он привел примеры двух частей этого деления, то есть той, что может и действовать и претерпевать, и той, что может действовать, но претерпевать не может. А о той, что может претерпевать и не может действовать, или о той, что не может ни претерпевать, ни действовать, он не говорит ничего. И так в любом случае, поскольку нет такого субсистирующего, которое могло бы только страдать, а не действовать, или не могло бы ни претерпевать, ни действовать. Ведь все субсистирующее или временно, или продолжительно, или вечно. Но все временное, как было сказано, может и действовать, и претерпевать, а все продолжительное и вечное может действовать, но не может претерпевать. Поэтому у двух других частей деления вообще не остается ничего субсистирующего.
(54) Итак, кратко напомнив о том, на каком основании он на сей раз передал значение «природы» через определение, [Боэций] переходит к определению этой же природы на основании иного значения, чем то первое, которое он представил выше при ее делении, говоря:
(55) Итак, у тебя есть определение ее значения, то есть того значения природы, которое относится только к субстанциям. Тем самым — ибо очевидно, что только субстанциям подходит то, что было сказано о природе в этом определении — в этом определении природы было дано также определение субстанции[374].
(56) Особо обрати внимание на то, что он сказал: субстанция была определена как определение природы.
В самом деле, он сам объяснил, почему он так сказал: ибо если имя (потеп) природы указывает (monstro) на субстанцию, что, по крайней мере, практикуется, как было сказано, некоторыми, то, [в момент] когда мы описали природу, то тем самым было воспроизведено описание субстанции[375].
(57) Это на деле и вне всякого сомнения нужно было признать: имена природы и субстанции многосмысленны (multivoca) по названию ли этой субстанции или благодаря ее же качеству. И это минимум, [что можно признать]. Ибо даже если субстанцию этих имен, как [полагают] некоторые, можно понять как одну и ту же, но [их] качество никоим образом не одно и то же.
(58) Ибо одно — бытие природой, а другое — бытие субстанцией, как одно — бытие человеком, а другое — бытие способным смеяться, хотя одна и та же субстанция и у человека, и у способного к смеху. Следовательно, как определение человека иное, чем [определение] способного к смеху, так не может быть одним и тем же определение природы и субстанции.
(59) Итак, поскольку из-за разных качеств имена природы и субстанции разноосмысленны (diversivoca), то нужно спросить, по какой причине он сказал, что у них одно и то же определение? Ибо есть четыре вида имен, то есть единоосмысленнные (univoca), равноосмысленные (aequivoca), многосмысленые (multivoca), разноосмысленные (diversivoca)[376]. Но «единоосмысленное» и «многосмысленное» представляются одним определением, а «равноосмысленное» и «разноосмысленное» — разными[377].
(60) Однако и это несходство определений в разноосмысленном не запрещает, чтобы у них было одно и то же определение. Ибо кто бы ни продумывал то, что выше было сказано об определениях, тот вовсе не сомневается, что разноосмысленные [имена] декларируются не только разными, но и одним определением. Ибо ясно: одни — это те, благодаря которым обнаруживается не только то, что о бытии сказывается, но [обнаруживается само] бытие, которое сказывается; другие же — это те, в которых только то, что сказывается о бытии, и никоим образом не бытие, которое сказывается. (61) В самом деле, если нужно продемонстрировать первым способом определения, что такое разноозначенные [имена], то необходимо, чтобы это произошло с помощью разных определений. Если же их можно [объяснить] вторым [способом], то на них может указывать одно определение. Поэтому, хотя природе и субстанции были даны разные имена по разным основаниям, однако говорить о том, что у них одно описание, — правильно, ибо [в нем] ясно заявлено то, что такое (quod est) природа и субстанция, а не заявляется, что истинно природа есть или субстанция есть. И таким же образом, как было сказано, описывается природа: этим именем называются или все вещи, или одни лишь субстанции[378].
(62) Если же понимать имя природы уже, исключив бестелесные субстанции и [прилагая его] к одним лишь телесным, то кажется, что природой обладают только телесные субстанции, и они-то называются именем природы, как считает Аристотель и его многочисленные последователи, то есть аристотелики, а также бесчисленные ревнители философии (multimodae philosophie sectatores)[379], — в этом случае мы позаимствуем определение у тех, кто природу, то есть имя и значение природы, полагал — по собственному мнению и решению — только в телах.
(63) Что касается такого означивания тел, то его определение будет таким: Природа есть начало движения самого по себе, а не по привходящему признаку[380]. Здесь, очевидно, нужно напомнить, что сказал Аристотель. Есть шесть видов движения, а именно: возникновение, уничтожение, возрастание, убывание, изменение, перемещение
