Антология средневековой мысли. Том 1 - [101]

Учитель. Как принуждает ее хотеть? Так ли, что она правда, может не хотеть, но не без сильного сожаления или так, что ни в коей мере не может не хотеть?

Ученик. Конечно, должен признать, иной раз так давят на нас искушения, что без затруднения (sine difficultate) нет сил не хотеть того, что они внушают; однако не могу сказать, чтобы когда-то они так нас придавили, что мы уж никак не могли не хотеть того, что они велят.

Учитель. Вряд ли можно было бы так сказать. Ведь если человек хочет обмануть для того, чтобы не подвергнуться смерти и на какое-то время сохранить жизнь, кто скажет, что для него невозможно хотеть не обманывать ради того, чтобы избежать вечной смерти и достичь вечной жизни? Потому уже ты не должен сомневаться в том, что эта, о которой ты говоришь, неспособность нашей воли сохранить правильность, (проявляющаяся), когда мы поддаемся искушениям, происходит не от неспособности, но из-за затруднения. Ведь мы часто говорим, что мы чего-то не можем, не потому что это для нас невозможно, но потому что мы не можем этого без затруднения. Но это затруднение не уничтожает свободы воли, ибо на волю можно посягать вопреки ее желанию, но нельзя против воли победить ее. Итак, я думаю, теперь ты можешь видеть, как согласуются сила воли (potentia voluntatis), которую утверждает рассуждение, основывающееся на истине (ratio veritatis), и бессилие, которое мы в себе по-человечески чувствуем (quam humanitas nostra sentit). Ведь как затруднение никогда не уничтожает свободу воли, так и это бессилие — о котором мы только потому говорим, что оно присуще воле, что воля не может удержать своей правильности без затруднения, — тоже не уничтожает у этой воли способности устоять в правильности.

Глава VII. Каким образом воля сильнее, чем искушение, даже и тогда, когда им побеждается

Ученик. Как вовсе не могу отрицать того, что ты доказываешь, так нисколько не могу подтвердить, что воля сильнее искушения, когда она им одолевается. Ведь если бы воля к сохранению правильности была сильнее, чем толчок (impetus) искушения, она, желая того, что удерживает, выстояла бы, тем сильнее, чем то настаивало. Не откуда-нибудь ведь я знаю, что у меня более или менее сильная воля, а именно от того, что я более или менее сильно желаю. Поэтому когда я менее сильно хочу того, что следует, чем искушение внушает мне то, что не следует, то каким образом искушение не сильнее воли моей, не вижу.

Учитель. Я вижу, тебя вводит в заблуждение двусмысленность наименования воли (aequivocatio voluntatis)[223].

Ученик. Хотел бы я узнать, в чем эта двусмысленность.

Учитель. Как одно и то же слово «зрение» сказывается о разном, так и воля. Помнишь, что мы называем зрением само орудие зрения, т. е. луч, проходящий через глаза[224], которым мы ощущаем свет и то, что находится на свету; и зрением называем работу этого орудия, т. е. видение (visionem), когда мы пользуемся им. Точно так же волей называется сам орган желания, который есть в душе и который мы обращаем на желание того или иного, как обращаем зрение на видение различных вещей, — и волей называется употребление (usus) этой воли, которая есть орудие желания, как зрением (visus) называется употребление того зрения, которое есть орудие видения. Значит, как зрение, которое есть орган зрения, мы имеем и тогда, когда не видим, а зрение, которое есть работа его (opus eius), имеется лишь тогда, когда мы видим, так и воля как орган желания всегда есть в душе, даже когда душа ничего не хочет или когда спит; волю же, которую я называю употреблением, или работой (usum sive opus), этого органа, мы имеем лишь тогда, когда чего-нибудь хотим. Итак, эта воля, которую я называю орудием желания, всегда одна и та же, чего бы мы ни хотели. Та же, которая является его работой, столь же многосложна, сколь часто и сколь много мы желаем; так и зрение, которое мы имеем даже в темноте или с закрытыми глазами, всегда то же, что бы мы ни видели. Зрение же как работа его, которое называется и видением, столь многоразлично, сколь многое и сколь многими способами мы видим.

Ученик. Ясно вижу и охотно понимаю это различение «воли»: и уже, по-моему, вижу, какому обману подвергнулся из-за незнания его; но все же продолжай, что начал.

Учитель. Значит, если видишь, что есть две воли, т. е. орудие воления и его работа, в какой из двух, по-твоему, заключается сила желания?

Ученик. В той, которая есть орудие желания.

Учитель. Значит, если ты знаешь, что некий муж так силен, что когда он держит неприрученного быка, бык не может шевельнуться, и видишь того же мужа так держащим ягненка, что ягненок сам из рук его выскакивает, не будешь ли считать его менее сильным в держании быка, чем в держании овна?

Ученик. Конечно, я не буду считать, что он разную имеет силу в каждом из этих дел, но признаю, что он своей силой неодинаково пользуется: именно, сильнее действует на быка, чем на овна. Но он силен потому, что имеет силу; действие же его называется сильным, поскольку становится сильным.

Учитель. Подумай также, что воля, которую я называю орудием желания, имеет неотделимую от нее и никакой другой силой (vis) не превосходимую крепость (fortitude), которой иногда больше, иногда меньше пользуется в желании. Поэтому то, чего она хочет сильнее (fortius), она никогда не отбросит, если ей преднесется то, чего она хочет не так сильно; а если ей представится то, чего она хочет сильнее, она тотчас забросит то, чего не так хочет: и тогда воля — которую мы можем назвать