Антология современной французской драматургии. Том II - [105]
Чё тебе?
>Пауза.
Приятель.
Не-е.
Приятель.
Не-е.
>Пауза.
Ты хочешь, чтоб я отдал тебе твой билет, ты даже разозлиться не в силах, потому что уже вышел сегодня из себя, ты говоришь: верните мне мой билет, верните мне чемодан, я прошу вас.
>Пауза.
Приятель.
Нет.
Приятель.
Верните мой чемодан, месье. Верните мой чемодан.
>Пауза.
Ты говоришь, что понимаешь меня, желаешь мне добра, но тебе надо кровь из носу вернуться в Париж, где у тебя работа, ты говоришь, что, глядя на меня, ты кое-что понял, не знаю, что именно, — но ты-то знаешь, во всяком случае, у тебя такой вид, будто ты и впрямь знаешь, когда говоришь: «Я знаю, я кое-что понял и не буду сердиться — именно потому, что понял».
>Пауза.
Ну хорошо, я кладу твой билет в красный саквояж, и письма, перевязанные голубой лентой тоже, и булыжник белый с зеленым, и черную тетрадь.
Вот, я все тебе возвращаю.
>Пауза.
Благодаришь.
Говоришь, кое-что понял.
Надо, говоришь, поменять жизнь.
А я смотрю на тебя, и люди вокруг — все волки или глушители минералки, а аэропорт — у меня на него дежа-вю, так что ты, пожалуй, прав, приятель, надо все к чертовой матери поменять.
Ты мог бы врезать мне — а чё, я уж получил свое в эту ночь, видать, не соблюдал дистанцию, — и даже если твое усталое лицо говорит о той пропасти, что нас разделяет, все равно какое-то время мы были с тобой рядом, бок о бок — да ладно, чего уж там.
Не драться ж теперь из-за этого саквояжа, я у тебя его всего лишь позаимствовал… Эти письма — эх, если б их мне писали, — а булыжник твой — все одно он не принесет мне счастья, а тетрадка — в ней ты весь.
Ты медленно кладешь руки на свой саквояж.
Твой красный чемоданчик, ты гладишь его как родного, точно он живой.
>Пауза.
Не оставляй меня одного, приятель, завтра ведь воскресенье.
>Пауза.
К сожалению, мне пора.
Ты проверяешь свой билет, говоришь: ну я пошел?
Мы жмем друг другу руки, и в твоих понимающих глазах такая усталость и такая печаль, что мне хочется сказать: оставайся, друг, здесь есть женщины, похожие на эльфов, с глазами колдуний и чарующим профилем — анфас, правда, не скажу чтобы очень, — есть женщины, превращающие пацанов в мужиков, а мужиков в волков, — но мы-то с тобой, приятель, мы сделаны из другого теста, мы просто будем смотреть на них вместе, и твой красный саквояж будет стоять между нами, как то общее, что нас связывает, — оставайся, а?
Оглянись вместе со мной вокруг, аэропорт подернут дымкой, это дневной свет — наконец-то как прореха — это луч света.
А вон, за стеклянной стеной, самолет — сверкает, слепит глаза.
Нам обоим слепит.
Ну вот и все, ты пошел.
>Пауза.
Пока, приятель.
У меня была когда-то футболка, я тебе рассказывал, «I am the best» называлась.
Ну ладно, бывай.
>Пауза.
Деваха в громко-как-его-там объявляет рейс, потом другой.
Черт их разберет, эти самолеты, и как они там в небе не сталкиваются?
Моя рука, которую ты пожал, — я положил на нее другую ладонь, я трогаю ее как родную, точно она живая.
Пойду теперь на другой терминал.
Сяду на какую-нибудь скамейку.
Буду сидеть до ночи.
Буду думать о ней, о моей жене, которая где-то, в то время как я — тут, буду думать-гадать, в какой она теперь живет стране, и думает ли обо мне в данную теперешнюю минуту, и приходит ли ей в голову, что я никуда так и не уехал, а остался здесь, хотя вообще-то я не отсюда.
Буду думать о моем коварном эльфе, который только что улетел.
Буду думать о тебе, приятель, и в мыслях буду называть тебя братом.
>Пауза.
Похоже, погодка нынче будет ничего.
>Пауза.
Надо все на фиг поменять.
Завтра воскресенье, но будем считать, что пятница.
Не буду строить никаких планов.
Может, я и не пойду в Ретиро сидеть на берегу, и не буду смотреть, что делают садовники, и за мной не будут ходить по пятам всякие сумрачные и подозрительные типы.
А буду я бродить по Мадриду, куда ноги приведут, и ничего не буду таскать с собой, кроме воспоминаний о том часе, что провел на скамейке в аэропорту Барахас, после всех моих ночных возлияний и дикого недосыпа. Ничего не буду таскать, кроме воспоминания о твоем лице, брат мой, грустном и усталом, когда ты сказал мне: надо все поменять.
>Пауза.
>Он встает.
>Пересекает холл.
>Он идет не шаркая, бодро поднимая ноги.
>Садится на другую скамью, и она не скрипит под ним.
>Он улыбается.
Перевод Марии Аннинской
Fabrice Melquiot, «C’est ainsi mon amour que j’appris ma blessure» © L’Arche Editeur, 2003
Published by permission of L’Arche Editeur, 86 rue. Bonaparte, 75006 Paris, France. All rights reserved
Жан-Клод Грюмбер
К ТЕБЕ, ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
Зубная трагедия
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ШАРЛЬ СПОДЕК.
КЛАРА СПОДЕК.
СЮЗАННА.
АКТЕР «НА ВСЕ РУКИ».
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА МОНАСТЫРЯ.
МОРИСЕТТА.
ХОР.
>Пьеса может играться четырьмя актерами.
>В доме у Сподеков. Это одновременно квартира и зубоврачебный кабинет.
ШАРЛЬ. Ты с ними говоришь.
КЛАРА. Да нет.
ШАРЛЬ. Нет, говоришь.
КЛАРА. Какая сегодня погода, добрый день, добрый вечер, как дела…
ШАРЛЬ. Вот-вот: как дела.
КЛАРА. Да нет же, это говорится просто так.
ШАРЛЬ. С жестами.
КЛАРА. С жестами? С какими жестами? Шарль, ты меня пугаешь.
ШАРЛЬ. Они входят и, губами отвечая тебе «спасибо, хорошо», глазами сразу задают тебе встречный вопрос.
Сказать, что роман французского писателя Жоржа Перека (1936–1982) – шутника и фантазера, философа и интеллектуала – «Исчезновение» необычен, значит – не сказать ничего. Роман этот представляет собой повествование исключительной специфичности, сложности и вместе с тем простоты. В нем на фоне глобальной судьбоносной пропажи двигаются, ведомые на тонких ниточках сюжета, персонажи, совершаются загадочные преступления, похищения, вершится месть… В нем гармонично переплелись и детективная интрига, составляющая магистральную линию романа, и несколько авантюрных ответвлений, саги, легенды, предания, пародия, стихотворство, черный юмор, интеллектуальные изыски, философские отступления и, наконец, откровенное надувательство.
На первый взгляд, тема книги — наивная инвентаризация обживаемых нами территорий. Но виртуозный стилист и экспериментатор Жорж Перек (1936–1982) предстает в ней не столько пытливым социологом, сколько лукавым философом, под стать Алисе из Страны Чудес, а еще — озадачивающим антропологом: меняя точки зрения и ракурсы, тревожа восприятие, он предлагает переосмысливать и, очеловечивая, переделывать пространства. Этот текст органично вписывается в глобальную стратегию трансформации, наряду с такими программными произведениями XX века, как «Слова и вещи» Мишеля Фуко, «Система вещей» Жана Бодрийяра и «Общество зрелищ» Г.-Э. Дебора.
Третье по счету произведение знаменитого французского писателя Жоржа Перека (1936–1982), «Человек, который спит», было опубликовано накануне революционных событий 1968 года во Франции. Причудливая хроника отторжения внешнего мира и медленного погружения в полное отрешение, скрупулезное описание постепенного ухода от людей и вещей в зону «риторических мест безразличия» может восприниматься как программный манифест целого поколения, протестующего против идеалов общества потребления, и как автобиографическое осмысление личного утопического проекта.
рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации - потребительского общества - и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях.
Рукопись романа долгое время считалась утраченной. Через тридцать лет после смерти автора ее публикация дает возможность охватить во всей полноте многогранное творчество одного из самых значительных писателей XX века. Первый законченный роман и предвосхищает, и по-новому освещает всё, что написано Переком впоследствии. Основная коллизия разворачивается в жанре психологического детектива: виртуозный ремесленник возмечтал стать истинным творцом, победить время, переписать историю. Процесс освобождения от этой навязчивой идеи становится сюжетом романа.
Роман известного французского писателя Ж. Перека (1936–1982). Текст, где странным и страшным образом автобиография переплетается с предельной антиутопией; текст, где память тщательно пытается найти затерянные следы, а фантазия — каждым словом утверждает и опровергает ограничения литературного письма.
В сборник вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1960—1980-х годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.
В Антологии современной британской драматургии впервые опубликованы произведения наиболее значительных авторов, живущих и творящих в наши дни, — как маститых, так и молодых, завоевавших признание буквально в последние годы. Среди них такие имена, как Кэрил Черчил, Марк Равенхил, Мартин МакДонах, Дэвид Хэроуэр, чьи пьесы уже не первый год идут в российских театрах, и новые для нашей страны имена Дэвид Грейг, Лео Батлер, Марина Карр. Антология представляет самые разные темы, жанры и стили — от черной комедии до психологической драмы, от философско-социальной антиутопии до философско-поэтической притчи.