Антибард: московский роман - [73]

Шрифт
Интервал

Впрочем, памятники на могилках ставят.

А я до перестройки думал, что мы и правда какие-то особенные, всех духовней и добрее, всех румяней и белее…

— А кто еще на концерте будет?

— Я точно не помню… — отвечаю я и начинаю вспоминать. — Сам Алферов, конечно, споет что-нибудь — куда же без него? Левитанский Борька, он мне звонил, Смирнова должна быть…

— Не люблю ее, — фыркает Вера, — вечно лезет со своими песнями куда не просят… В прошлом году сидели в летнем кафе у Театра Советской Армии, хорошая такая компания была, Бородянский всех шампанским угощал — юбилей у него, что ли, какой-то был? — так нет, словно ее петух жареный клюнул, потащила всех в парк петь для народа песни, сидела там на лавке и выла как дура, пока всех не распугала… Нужны народу ее песни!

«Это потому, — думаю я, — что беда России вовсе не дураки и дороги, а то, что все хотят петь».

— Ненормальная баба, — согласно киваю я, — да они, бардессы, в большинстве такие… Ну, кто еще? Бумагин скорее всего будет, он в «Повороте» постоянно торчит, тоже затрахал всех своими песнями, и, может, Иванов, если доползет…

— Я Иванова люблю. У него песни такие веселые. Попроще, конечно, чем у тебя…

— Куда уж проще… — ворчу я. — Недаром его так народ любит. Ох уж эта мне Любовь народная!..

И сердито замолкаю, глядя в окно.

Господи, как хочется курить!

И выпить… Я бы сейчас чего-нибудь выпил. Расслабился… Тяжелая голова. Какая-то умотанность. А ведь мне еще петь… Надо будет что-нибудь покороче, чтобы не забывать слова. Сколько там песен петь? Это смотря сколько будет исполнителей. С одной стороны, если много, значит, мне нужно будет петь мало — песни две-три, и хватит, а с другой стороны, чем меньше поющих, тем больше получаешь денег. Вот такая, бля, дилемма…

А где это мы едем?.. Похоже, все еще Тверская, но памятник Маяковскому уже проехали. Дальше, кажется, никаких памятников до Сокола больше не будет. Что удивительно… В Москве еще столько места осталось для памятников. Столько еще гениев и народных любимцев остались невоплощенными — ваяй не хочу! Одних сносим, другим ставим… Из Питера за последние годы вообще устроили кунсткамеру для памятников, кого там только нет. Даже Швейк. Русский народный герой Йозеф Швейк. Московский русский народный праздник День святого Патрика. Saint Patrick’s Day. Большинство россиян до сих пор уверены, что этот самый Патрик был знатным ирландским пивоваром.

Веселится и ликует весь народ.

Но Питеру по крайней мере повезло, что у него нет своего Церетели.

А по мне, так всех этих классиков, усеявших столицу, бессмертные произведения которых девяносто процентов нашего населения заведомо не читало, не читает и читать не будет, хоть их озолоти, надо переплавить и отлить громадный такой, гигантский унитаз, чтобы его было видно со всех концов Москвы, вроде памятника В.И. Ленину на новом Дворце Советов, о котором мечтал Сталин, суперунитаз с поднятым стульчаком, что архиважно, и чтобы над ним возвышалась фигура нашего Писающего Соотечественника, простого человека, почти бомжа, но если приглядеться, то можно было бы разглядеть в нем явственные черты олигарха и даже что-то интеллигентное сквозило бы в том, как он держит пипиську. Эта скульптурная композиция должна возвышаться на гранитном постаменте, со всех сторон которого люминесцирующая надпись денно и нощно напоминала бы горожанам и гостям столицы: «Россиянин, поднимай стульчак, когда ссышь, — это твой путь в Единую Европу!» Вот о чем забыли поведать горячо любимому народу Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Тургенев, Лев Толстой и Алексей Толстой, А.П. Чехов и драматург Островский, Грибоедов и Достоевский, мнимые самоубийцы Сергей Есенин и Владимир Маяковский, а также все упертые писатели-эмигранты во главе с самим Александром Исаичем. Они все о величии России, о духовности и православии писали, о драме русской интеллигенции и об оскудении крестьянства, все о душе да о душе, а у нас мало того что в самых пафосных дорогущих ресторанах с суши и лягушачьими лапками нельзя сесть на толчок без того, чтобы не прилипнуть задом к чужой моче, так в менее престижном, но все-таки чистом «Макдоналдсе» некоторые, видимо, совсем уж простые сограждане умудряются гадить, забравшись почему-то на стульчак с ногами, как в доперестроечном сочинском общественном туалете. Я, конечно, понимаю, что мы не жалкие европейцы и не тупые американцы, у нас своеобразная ментальность, но, блядь, не до такой же степени!.. Вот и спорь после этого с моей мамой, которая утверждает, что простота — хуже воровства. В общем, что новые русские, что старые — одна хрень, и мне уже как-то не верится, что обоссанный стульчак — это горькое наследие татаро-монгольского ига, результат еврейского заговора или антинародной политики большевиков, все это, я боюсь, гораздо более глубинно и исконно, чем нам хотелось бы думать…

Впрочем, интеллигенция у нас в этом смысле тоже не слишком адекватна и в массе своей больше напоминает чумазых разночинцев из какого-нибудь «Черного передела». Я недавно, по чистому недоразумению, попал на день рождения одного знакомого интеллектуала, имеющего отношение к масс-медиа, редкостного болтуна и суеслова, который, хорошо выпив, весь вечер мучил собравшихся гневными спичами по поводу ущемления свободы слова в России и вопиющей аморальности властей предержащих (хотя половина Москвы знает, что за его вздорные, но вдохновенные статейки платит ему лично Березовский и уже прикуплен домик где-то в Челси, чтобы в случае чего было где укрыться от длинной руки ФСБ), повторял к месту и не к месту: «По Далю то… По Бердяеву это…» — и если бы не четыре сорта французского коньяка и изобилие свежайших морепродуктов, я бы уже через час удалился по-английски. Кроме беспринципного именинника, застолье украшали собой несколько довольно потасканных дам журналистского вида, явно опытных фуршетчиц, на редкость ловко расправлявшихся с устрицами, которые, ввиду отсутствия некрасивой, но умной (по Ахмадулиной) жены, время от времени вдруг отрывались от еды и начинали смотреть на упакованного хозяина страшными глазами, а также несколько евреев себе на уме, похожих сразу на всех российских евреев-политологов, изредка с видом мудрецов несущих очередную околесицу по НТВ. Все они жили на какие-то гранты и хотели куда-нибудь уехать, но пока не уезжали, потому что здесь им было


Рекомендуем почитать
Шоколадка на всю жизнь

Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.


Воспоминания ангела-хранителя

Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.


Будь ты проклят

Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.


Неконтролируемая мысль

«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.


День народного единства

О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?


Новомир

События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.