Антибард: московский роман - [75]

— …Ты опять о чем-то думаешь?

Вера нежно сжимает мне руку.

— Да так… Думаю о том, насколько нелеп этот мир.

— Ты всегда об этом думаешь?

В голосе слышна насмешка, но не злая, а скорее печальная.

Боже, как хочется курить!

— Ну, не всегда, конечно, но часто… Да… Что-то устал я в последнее время. У меня такое уже было. Вроде и не делаю ничего, а устаю. Может, надоело все…

— Тебе бы отдохнуть… Может, в дом отдыха съездить?

— Дом отдыха?.. Дом отдыха — это, конечно, хорошо, но там тоже толком не отдохнешь, уж я-то знаю…

— Или пить поменьше. Мне говорили, ты много пьешь…

— Кто говорил?

— Да многие… Кто бывал на твоих концертах.

Наивные, смешные женщины! Все проблемы мужчин сводят к пьянству. Свято уверены в том, что стоит мужчине бросить пить — и все будет хорошо. Из-за туч выглянет солнце. Тут же, со всех сторон, посыплются деньги, образуется карьера, невесть откуда появятся квартира с евроремонтом, машина, дача. Дети подбегут и прижмутся к отцу… Что-то такое, в духе Дейла Карнеги или популярной американской брошюры двадцатых годов «Из чистильщиков обуви — в миллионеры». Жена опять расцветет, наденет новый халат с драконами и начнет варить борщ. Хвастаться перед соседками. Маленькое женское счастье… Женщины всегда путают причину и следствие. И эта всепоглощающая уверенность в абсолютном знании мужчин!

Прямо как дети, ей-богу!..

Простота хуже воровства…

— Да чепуха это все, Вера… Я пью не больше других, даже меньше — раз в неделю или раз в две недели. Правда, могу выпить много, но зато и отхожу потом дня два-три. Практически не опохмеляюсь… А на концертах пью, чтобы расслабиться. Ты знаешь, как иногда не хочется выходить на сцену!.. Просто ломает всего. Чувствуешь себя как дурак… Ей-богу! Выходишь, а там — пять человек с каменными лицами. Такие рожи приходят!.. Тоска берет… На хрена, думаешь, все это нужно? Кому? А делать нечего… Я ведь больше ни черта не умею…

— Ты очень хорошо поешь. И песни у тебя хорошие, лучше, чем у многих, — убежденно говорит Вера, сжимая мне руку.

— А что толку? Кому это нужно? У нас народ слушает либо старье, либо полное дерьмо. То, что он может понять и чем умилиться. Я себя уважаю и ценю как автора, а весь этот слюнявый бардовский бред кто угодно сочинить может. Мне об этом неинтересно петь, скучно и противно. И деньги делать на отмороженности и наивности народа — позор. Позор и грех… По мне — уж лучше воровать. Чем глупее слова — тем понятнее, чем слезливее — тем лучше. Тьфу!.. И весь этот зэковский надрыв… Мы, наверное, единственная страна в мире, где суперпопулярно радио, гоняющее сплошную уголовщину. И какие песни!.. Ну, я еще могу понять — Розенбаум или Новиков, их хоть слушать можно, опять же Трофим, душевный чувак, но все остальное… Такая, извини меня, колымская блевотина, отрыжка ГУЛАГа… Нет, я понимаю, у нас ментальность такая, нам с детства в головы вдалбливали, да и сейчас вдалбливают, что мы — народ-страдалец, и я прекрасно знаю, кому и зачем это нужно, но, может быть, хватит нам уже страдать? Может, хватит все валить на других?.. Можно подумать, из-за нас никто никогда не страдал. Нигде в этом мире. Дерьмо все это, сказки для деревенских дурачков…

Вера вздыхает.

«Вот именно!» — сердито думаю я.

Пиздец, как хочется курить!

И выпить…

Я смотрю в окно. В стекле отражается мой тусклый, больной взгляд. То ли Ленинградское, то ли уже Волоколамское шоссе. Дождь стучит по крыше…

— Я даже спиться толком не могу, — жалуюсь я, — организм не принимает…

— Ну и не надо, — успокаивает меня Вера.

— А твой Александров-то пьет? — спрашиваю я почему-то.

— Александров?

Тон сразу меняется, становится жестким и язвительным. Тон разочарованной женщины.

— Да не сказала бы, что пьет… Так… Выпить, конечно, любит, но в меру. И все больше за чужой счет…

О, это мне знакомо! Уважаю…

— Правда, в последнее время часто зашибать стал. Наверное, друзья новые появились… Или сам стал больше зарабатывать, а мне не говорит…

Ну, тут я его тоже понимаю.

— …все небось на своих малолеток тратит.

«А на кого же, Верунчик, — думаю я, — их ему еще тратить? Не на тебя же, как это ни печально… У него сейчас в этом смысле самый опасный возраст. Хочется, как Кисе Воробьянинову, быть неотразимым и поить очень сухим мартини десятиклассниц. Хотя я на его месте купил бы все-таки стиральную машину».

— Подъезжаем к «Соколу», — объявляет водила, — дальше куда?

Я объясняю.

— Знаю, где это, — кивает он.

— Ну вот, — говорю я Вере, — подъезжаем… Сколько сейчас времени?

— Начало девятого. Мы не опоздаем?

— Нет, нормально. Спою в конце. Для исполнителя это даже лучше. Престижней. Пусть мне Бумагин и Смирнова публику разогреют. Их все равно, пока не охрипнут, со сцены не стащишь. Главное, чтобы публика была…

Вечная проблема.

Поворачиваем и въезжаем в темные дворы. Мрак и слякоть. Сейчас наверняка утонем в какой-нибудь луже. Черт бы все это побрал!.. Я вглядываюсь в окно и говорю Вере:

— Давай сто рублей.

Вера роется в сумочке и подает мне деньги. Я добавляю остальные (чтобы совесть не мучила, я же не Александров все-таки!), протягиваю водителю и прошу:

— Остановите, пожалуйста, около этой арки.