Анти-Авелин - [4]
В один прекрасный день Иннокентий Петрович открыл глаза и уставился в потолок своей холостяцкой квартиры, затем, не поворачивая головы, перевел взгляд на окно без штор. Он знал, что любой поворот головы наполнит ее нестерпимой болью, и вся муть вчерашнего дня поднимется к горлу.
«Все! Больше не могу!» – услышал он голос внутри себя так явно, что даже испугался, и сотни иголочек впились в кончики пальцев. «Надо заканчивать!» – не унимался голос.
Стараясь сильно не наклонять голову, он дотянулся до мобильного, лежавшего на прикроватной тумбочке.
– Сергеич! Узнал? Не выйду я сегодня.
– Петрович! Как это? – поперхнулся в трубку дежурный.
– Так это! В отпуск я иду.
Удивление дежурного было вполне обоснованным. Иннокентий Петрович за время своей многолетней службы на работе появлялся в любом, как говорится, состоянии. Не всегда гладко выбритым, но всегда вовремя, – без отпусков, больничных и прочих оправдательных отгулов. Он рывком открывал дверь своего кабинета, падал на стул и хватал верхнюю папку бумаг, с вечера оставленную поверх всех прочих, как самую важную.
– Я с руководством все сам улажу, – и нажал на кнопку «сброс».
Весь день Петрович промаялся от дурноты, бессмысленно переключая пультом каналы телевизора. К вечеру принял решение поехать к жене в деревню, дочку навестить.
От мысли о дочери на душе стало радостно и даже захотелось перекусить. В холодильнике лежало небрежно завернутое в фольгу сливочное масло и бутылка водки.
Петрович схватил масло и быстро захлопнул дверцу холодильника, опасаясь, по всей вероятности, что бутылка сама прыгнет к нему в руки и испортит все усилия дня.
Нашел в шкафчике остатки макарон и гречневой крупы, – сварил и то, и другое, обильно приправив блюда сливочным маслом. Макароны съел на первое, а кашу на второе.
На следующее утро, сидя в электричке, Петрович улыбался в окно дождливому августовскому дню. Он представлял себе первую встречу с дочуркой: она (почему-то, обязательно кудрявая блондинка) в коротком платьице, сидит на крылечке с книжечкой, медленно поднимает голову на отца, заслонившего от нее солнце…
В этом месте у Петровича щекотало в носу, и наворачивались слезы.
«Ты кто?» – испуганно спрашивала девчушка.
«Нюра! Неужто отца не узнала?»
«Папка! Родной!» – кричала девчушка и со слезами бросалась на шею отцу. Родная ведь кровь!
Украдкой от остальных пассажиров утерев накатившую слезу, Петрович продолжал любоваться мокрыми березами за окном, которые то и дело расступались, открывая безбрежные просторы полей и перелесков.
Выйдя из автобуса на нужной остановке, Петрович помялся на месте, разглядывая дома за полем и, определив крышу нужного ему дома, решил пойти не вдоль разухабистой дороги, а напрямки через поле.
Тропинка весело чавкала и скользила под ногами, сырой воздух был наполнен запахами увядающих цветов и надвигающейся осени. Из-за этой работы и полупьяной жизни Петрович и вовсе забыл, как пахнет поле.
По мере продвижения к знакомому дому, радость куда-то улетучивалась, а на смену ей приходило трусливое опасение. А вдруг его не ждут?
«Конечно, не ждут. Столько лет прошло. Ждали год или два, а потом и перестали. Надо было телеграмму дать или поискать общих знакомых, расспросить: что да как. Черт меня дернул приехать сюда! – запоздало корил себя Иннокентий Петрович. – А то как – в окно глянут и не откроют. Я буду стучаться в дверь, прибегут соседи со словами «Дома они дома, стучи громче». И ретироваться незаметно не удастся. Вот опозорюсь».
Мокрая тропинка довела своего путника до самой калитки, и под конец самым бесцеремонным образом попыталась скинуть его с себя, подставив под ногу мокрую кочку. Петрович с ужасом подумал о неминуемом падении, но в последний момент ухватился за штакетник калитки. Та жалобно скрипнула и приоткрылась. Петрович замер.
Не оставив ни секунды на размышления, дверь дома распахнулась, и на крыльцо шагнула кареглазая черноволосая девочка-подросток, как две капли похожая на мать Петровича в молодости:
– Вам кого? – бойко крикнула она.
Резкий спазм в горле и шум в голове снова попытались опрокинуть Петровича на землю. Собрав свою волю в кулак, он через силу выдавил:
– Мать дома? Я к ней, – и шагнул на ватных ногах вперед.
– Ма! К тебе, – крикнула девочка, нырнув обратно в дом.
В доме было тепло и опрятно, и казалось, ничего не изменилась с последнего визита Петровича, это обстоятельство помогло ему прийти в чувство. От окна кухни навстречу шла располневшая и розовощекая «бывшая».
– Привет, Ларис! Не ждали?
– Не ждали, – подозрительно спокойно ответила она. – Ну, проходи. Есть будешь?
Петрович с удовольствием скинул мокрые ботинки и, дойдя до стола по теплому полу, сел на скамью. Отсюда, разглядывая избу, заметил присутствие мужика: большие сапоги у двери, рыболовные снасти в углу, ящик с инструментами, а на столе под разноцветным полотенцем вкусно пахло обедом.
– Мужика с работы ждешь? – как можно непринужденней спросил он «бывшую».
– Жду, – так же непринужденно ответила она.
Это спокойное слово «жду» острой иглой проткнуло Петровичу горло.
«А ты как думал? – уговаривал себя Петрович. – Баба ладная, хозяйственная. Ты чего ждал? Что она годами будет слезы лить у окошка?» Но на иглу в горле эти уговоры не действовали.