Антарктика - [90]

То ли кто-то не удержался от смеха, то ли разглядел Саньков улыбки в глазах матросов, а только закралось в его неморяцкую душу сомнение. У трапа, ведущего в глубину спардека, был установлен телефон. Около него- то и запнулся Саньков. Прислонив к переборке весло, набрал номер каюты старпома.　

— Алексей Савельевич, вот тут боцман…　

Старший помощник капитана был в то утро не в духе и, оборвав объяснения Санькова, потребовал боцмана.　

— Тебе что, боцман, делать нечего? — услышал Саньков в телефоне голос старпома. Услышал и поспешил в каюту налегке, бросив на полпути персональный инвентарь и притихшего у телефона боцмана.　

А я никак не «покупался»! Почти месяц. Однако…　

В самую теплынь умудрился простудиться. Еще накануне крепился, хотя и одолевал с утра раздирающий грудь кашель, а ночью снились сны, явно попахивающие абстрактным искусством — для меня верный признак повышенной температуры. Наш милый доктор Николай Иванович Калиниченко выдал мне биомицин и заставил глотать по две таблетки. Ох уж этот Николай Иванович!..　

Я очень стыдился своего простудного заболевания, пока мог, скрывал его от окружающих. Боялся, как бы не сказали: «Вот морячка бог послал!» Но вскоре выяснилось, что это типичное морское явление. У многих китобоев — катар верхних дыхательных путей. И началась эта невеселая кампания с самого капитан-директора. Оказывается — так каждый рейс. Мы довольно быстро втягиваемся в теплый климатический пояс, все рвутся к холодной водице, обожают сквозняки, которых на корабле предостаточно. В общем — доктор спокоен. Меньше, говорит, будете «грехать» после тропиков.　

Убедившись в морской типичности своего катара и потому, наверное, быстро почувствовав себя лучше, я сразу приободрился, стал усиленно ухаживать за своим соседом по каюте, радиотехником Дмитрием Дмитриевичем Кузнецовым. С легкой руки «вольных сынов эфира» радистов вся флотилия звала его Дим Димычем, и я, разумеется, не преминул быстро усвоить этот сокращенный вариант. Катар Дим Димыча протекал более болезненно, и доктор зашел к нам в каюту, чтобы вкатить моему соседушке укол. «На всякий случай», — как пояснил доктор. А я «на всякий случай» признался Николаю Ивановичу, что в детстве собирался да так и не вырезал гланды. Доктор неожиданно обрадовался, хлопнул меня по плечу: «Молодец! Пошли…»　

Я послушно спустился вслед за Николаем Ивановичем по трапу, но все же на повороте в коридор санчасти решил уточнить:　

— Куда пошли-то?　

— Пошли — вырежем, — невозмутимо, словно предлагая кружку пива, пояснил Николай Иванович.　

Обиженно потирая чуть побаливающее горло, я вернулся в каюту.　

— Ничего, Михалыч, — ответил Дим Димыч, выслушав мой удрученный рассказ о хирургической агрессии доктора. — Ничего… Николай Иванович оставил мне тут одну настоечку… Вот начнем с тобой понемножечку принимать, и будет морской порядок… — С этими добрыми словами Дим Димыч уснул.　

Доболеть ему не дали. Еще до подъема прибежал дежурный радист и поднял Дим Димыча тревожным сообщением о том, что «скис передатчик».　

Дим Димыча не было до самого обеда. А мне — то ли выпуск второго номера газеты так вдохновил, то ли организм выздоравливающего взыграл — очень уж захотелось перед обедом промочить горло. Тут-то я и вспомнил, как Дим Димыч, засыпая, бормотал про какую-то настоечку. Сунулся в рундучок — действительно, стоит с полбутылки темновато-коричневой жидкости. Вытащил облитую липким стеарином пробку, понюхал… Она! Настойка… Хожу, потираю руки. Вот, мол, сейчас Дим Димыч придет — мы перед обедом и… Однако посудой в кают-комлании уже гремят, а соседа моего нет и нет. Есть хочется — впору ремень грызи!.. Ладно, думаю, налью себе немного — Дим Димыч не обидится. Так и сделал. Выпил — дух перехватило: крепкая! Но ароматная! На «Охотничью» смахивает… Отдышался и наверх — обедать. С удовольствием, надо сказать, покушал. Как по заказу, ухой в этот день нас потчевали.　

Возвратился в каюту, сижу, покуриваю, прикидываю в уме очередной номер «Советского китобоя». Входит Дим Димыч, бледный, измученный.　

— А вот и я, — говорит он, устало улыбаясь. — Там конденсатор пробило. Пришлось повозиться…　

— Дим Димыч, — виновато перебиваю я соседа, — надеюсь, не обидишься: я тебя не дождался и перед обедом пропустил полстаканчика твоей настоечки.　Какой настоечки? — Дим Димыч побледнел еще больше.　А той… в рундучке.　

Дим Димыч так и сел на палубу. А у меня сердце екнуло. Не иначе, думаю, проглотил я какой-нибудь технический препарат и теперь мне обязательно карачун будет. Но нет… «Настоечка» оказалась ничем иным, как 96-градусным спиртовым раствором женьшеня. Доктор дал Дим Димычу полбутылки на весь рейс, из расчета шесть капель на стакан воды. Та порция, что я, чуть поморщившись, пропустил перед обедом, предназначалась на три месяца систематического приема.　

— Что ж теперь будет со мной, Дим Димыч? — не на шутку струхнув, задал я своему соседушке погубивший меня вопрос.　

— А я знаю?.. Надо, пожалуй, доктора спросить. — Дим Димыч вышел из каюты и минуты через три вернулся в сопровождении доктора.　

— Знаете, Николай…　

— Все знаю, дорогой! — спокойно, но, мне показалось, несколько зловеще перебивает меня доктор. — Главное для вас сейчас — спокойствие… — Николай Иванович усаживается против меня, смотрит мне в глаза с трагической сосредоточенностью. — Когда выпили?