Антарктика - [35]

2. Вчера, часов около восьми, когда медленно синел вечер, пришла ко мне нежданная гостья.

Екатерина Середа расстегнула шубку, откинула полу и тяжело упала на стул.

Я хотел было зажечь большой свет, но Екатерина остановила.

— Не надо! Давай посумерничаем…

Не ожидал от нее такой лирики. Сел, встретился с ее взглядом. Глаза глубокие, голубовато-серые. Ресницы густые, короткие. Когда она их чуть опускает, глаза темнеют. Но не становятся теплей. Смотрит она внимательно, только с какой-то безнадежностью, что ли. Смотрит и даже улыбается уголками губ, а взгляд тоскливый, словно говорит: «Ничего-то я не вижу в тебе хорошего, да знаю, что и не разгляжу…» Не очень скромная мысль приходит мне в голову: «Интересно, теплеют эти глаза, когда ее целуют? Наверное, она тогда закрывает глаза».

Мне становится не по себе, И от взгляда ее, и от мыслей своих. Я отвожу глаза.

— Все пишем? — спрашивает Екатерина. — Совращаем юношей китовой романтикой? — И, не дождавшись ответа: — Юрий что-нибудь шлет? — спросила вроде бы между прочим, словно так, про общего знакомого. Но задрожала у нее рука, когда потянулась к сигаретам; Хотя, может быть, ей просто неудобно было тянуться. Я пододвинул сигареты.

— Была радиограмма. Дней десять назад. Все в порядке.

Екатерина усмехнулась:

— Дней десять! Я вчера получила.

— Что-нибудь случилось?

— Все в порядке, как ты говоришь. — Она постучала сигаретой, вдруг отложила ее.

— Отчего ж тогда беспокойство?

— Какое беспокойство? — Она пожала плечами. — Дичь какая-то!

— Какая дичь?

— Антарктическая. Твоя любимая… Расскажи что-нибудь про нее.

— Про кого?

— Про Антарктику.

И тут я понял, что Екатерине сегодня тяжело. Только вот отчего?

Кажется, я рассказывал ей про штормовой март.

Екатерина слушала-слушала, потом сказала:

— А знаешь, Александр Алексеевич поручил мне сделать сообщение о нашей работе на конференции, в Москве.

— Какой Александр Алексеевич?

— Мой руководитель.

— Значит, с победой?

Екатерина даже не улыбнулась.

— С победой, — спокойно и как-то совсем безрадостно согласилась Екатерина. — Был бы Юрий со мной! Вдвоем нас бы хватило на большее!

— А в море людям не хватило бы капитана Середы. Или это уже неважно?

— Сейчас не времена Колумба! Его сверстники полетят в космос. Вот где открытия! Я понимаю разлуку ради научного подвига, риск ради этого понимаю. Я бы не заикнулась… Но который год подряд уходить ради китового жира!

— И жир нужен! И хлеб, и колбаса, и картошка! Обалдели совсем! Подавай им звездную капусту! — Я почему-то раскричался.

Екатерина покачала головой.

— Как ты все мельчишь!.. А еще туда же, в романтики!..

— Ты меня не поняла.

— Да что там! Может быть, ты и прав.

— Перестань!

— Что «перестань»?.. Ты в самом деле, наверное, прав… Жизнь проходит. И до подвига далеко, и любовь… А!.. — Екатерина спрятала руку под шубку, медленными круговыми движениями растирала грудь… — Ты извини. Ворвалась…

— Ну и хорошо!

— Ничего хорошего… Просто что-то сердце болит.

— Дать воды?

Екатерина усмехнулась.

— Воды?.. Водка у тебя есть?

— Нет, но я сбегаю.

— Не надо! — Она поднялась. — Проводи меня, если не трудно.

— Ну конечно!..

Мы шли по тихим синим улицам. Казалось, что весна совсем рядом. Где-то в засаде. Вон, наверное, за тем домом. Прячется в черных ветвях уже оттаявшего сада.

Прощаясь, Екатерина сказала:

— Ты, наверное, будешь смеяться, но… Уверена! Что-то случилось у Юрки!

— Да перестань!

— Точно!.. Вот я и мечусь… Ты не думай — это никакой не идеализм. Просто мы еще не взялись за биотоки как следует. Хотя… Вот послушай, что делает профессор…

«Черт бы тебя побрал!» Ни тревоги, ни боли уже не было в ее голосе. Не услыхал я и Юркиного имени, и сердце у нее больше не болело. Зато двадцать минут она бомбила меня лекцией о необыкновенных свойствах биотоков, над проблемой которых она, возможно, будет работать с Александром Алексеевичем.

И такая обида за Юрку взяла меня — впору ехать в Подмосковье и в поселке Озерном отыскивать женщину с золотушным мальчиком, имени которого Юрий мне так и не назвал.

ГЛАВА X

1. Кронов проснулся в половине шестого по «внутреннему будильнику». Так он называл способность подниматься в заданное перед сном время. Способность была действительно редкой. «Будильник» не только начисто прогонял сон, но порой вносил мудрые коррективы в задание. Вот и теперь он поднял Кронова на полчаса позже задуманного.

«Почему?.. Еще потягиваясь в кровати, капитан объяснил и оправдал задержку с пробуждением. Подняться надо было за полчаса до открытия острова. По хлестким ударам волны, по тяжелым каплям на стеклах лобовых иллюминаторов Кронов понял: усилился встречный ветер. Китобоец идет на волну. Значит, остров откроется позже.

Кронов отшвырнул одеяло, вскочил на ноги. Почти машинальным движением сорвал шарпающий по дверце рундука эспандер, рывком растянул пружины и круто повернулся на ворсистом коврике. Коврик смялся под ногами.

— Ну, здравствуй, Ирина!..

С внутренней переборки смотрели на него чуть раскосые глаза. Это была любительская, но удачная фотография, сделанная в день отхода радистом «Стремительного» Костей Галичем. Ирина была «схвачена» Костей неожиданно, когда спускалась с мостика. Наверное, в ту секунду рванул черноморский ветерок, и она торопливо пригнулась, придерживая у колен вздувшуюся юбку, испуганно вскинув до этого восторженные глаза. И столько искренности и женственности было во всей ее фигуре, столько угадывалось в каждом изгибе руки, в смутных очертаниях стремительно стиснутых ног, что Кронов не раздумывая заменил парадный профессиональный снимок, на котором Ирина сияла немного рекламной красотой, на молчаливый дар смущенного радиста.