Анна в кроваво-алом - [60]

– Что такое МО? – спрашивает она.

Качаю головой:

– Неужели ты не понимаешь, что это значит? Неужели не понимаешь, как мне придется поступить, если ты продолжишь убивать?

Не дождавшись от нее ответа, мой дурацкий язык продолжает молоть.

– Это значит, что мне придется сделать, как в «Старом Брехуне»[36], – рявкаю я и сразу же понимаю, что говорить этого не следовало. Глупо и жестоко, а аллюзию она уловила. Разумеется, «Старый Брехун» написан году в 1955-м. Наверняка она смотрела его, когда фильм вышел на экраны. В обращенном на меня взгляде потрясение и боль; в жизни мне не бывало так плохо от чужого взгляда. И все же я никак не могу заставить себя извиниться: мысль о том, что убийца все-таки она, не дает.

– Я этого не делала. Как ты можешь так думать?! Мне невыносимо то, что я уже натворила!

Больше мы ничего не говорим. Даже не двигаемся. Анна расстроена и изо всех сил старается не заплакать. Мы смотрим друг на друга, и я чувствую, что внутри у меня что-то вот-вот щелкнет, встанет на место. Это в груди и в голове, словно кусочек головоломки – знаешь, что он куда-то подходит и вертишь его так и эдак. И вдруг он раз – и встает. Так точно и правильно, что уже не представить, как его там не было всего-то миг назад.

– Прости, – слышу я собственный шепот. – Я просто… я не понимаю, что происходит.

Аннин взгляд смягчается, упрямые слезы отступают. По тому, как она стоит, как дышит, я понимаю, что она хочет подойти ближе. Новое знание повисает между нами в воздухе, и мы оба боимся его вдохнуть. Не могу поверить. Это всегда было не про меня.

– Понимаешь, ты меня спас, – говорит наконец Анна. – Освободил. Но даже если я свободна, это не значит… что я могу получить то, что… – Она умолкает.

Хочет сказать больше. Знаю, что хочет. Но зная, что хочет, я точно так же понимаю, что не скажет.

Я вижу, как она уговаривает себя не подходить ближе. Спокойствие накрывает ее словно одеялом. Оно укрывает печаль и заставляет умолкнуть все стремления к чему-то иному. На языке у меня вертятся тысячи доводов, но я стискиваю зубы. Мы не дети, ни тот, ни другая. Мы не верим в сказки. А если б и верили, кто бы мы были? Уж всяко не прекрасный принц и спящая красавица. Я отрезаю головы жертвам убийств, а Анна растягивает кожу, пока та не лопнет, щелкает кости, как сухие ветки, пока те не превратятся в труху. Из нас получились бы… дракон и злая фея. Я понимаю это. И все равно должен ей сказать.

– Так нечестно.

Губы у Анны складываются в улыбку. Улыбка должна бы быть горькой, презрительной даже, но нет.

– Ты же понимаешь, что ты такое? – спрашивает она. – Ты мое спасение. Мой способ искупить вину. Заплатить за все, что я совершила.

Когда до меня доходит, чего она хочет, ощущение такое, будто получил в грудь сапогом. Я не удивляюсь, что она не торопится ходить на свидания и деликатно решать вопрос насчет бабочек и цветочков, но мне и в голову не приходило после всего случившегося, что она захочет, чтоб ее отослали прочь.

– Анна, не проси меня об этом.

Она не отвечает.

– Чего ради все это было? Почему я дрался? Зачем мы накладывали чары? Если ты просто собиралась…

– Иди и верни свой нож, – отвечает она и растворяется в воздухе прямо у меня на глазах, уходит в другой мир, куда я не в силах за ней последовать.

Глава 19

С момента освобождения Анны я не могу спать. Над моей кроватью нависают бесконечные кошмары и сумрачные фигуры. Пахнет сладким, прилипчивым дымом. Чертов кот орет под дверью моей спальни. Надо что-то делать. Темноты я не боюсь; я всегда спал как убитый и побывал в более чем достаточном количестве мрачных и опасных мест. Большую часть того, чего в этом мире стоит бояться, я уже повидал, и худшее из этого то, чего и при свете боишься. То, что видишь ясно и не можешь забыть, хуже темных сутулых фигур, порожденных воображением. У воображения плохая память, его плоды ускользают и размываются. Глаза помнят гораздо дольше.

Так почему сон наводит на меня такой ужас? Потому что он кажется реальным. И приходит уже слишком долго. Открываю глаза и ничего не вижу, но знаю, знаю, что, если суну ладонь под кровать, оттуда выскочит некая полуразложившаяся рука и утащит меня в ад.

Я пытался обвинить в этих кошмарах Анну и потому старался вообще о ней не думать. Забыть, чем кончилась наша последняя беседа. Забыть, что она взвалила на меня задачу вернуть атам, а затем убить ее с его помощью. При одной мысли об этом резко фыркаю. Потому что – ну как я могу?!

Вот и не буду. Не буду думать об этом и сделаю прокрастинацию своей новой любимой народной забавой.

Клюю носом посреди урока всемирной истории. К счастью, мистер Банофф в жизни об этом не догадается, потому что я сижу на задней парте, а он торчит у доски и разливается соловьем про Пунические войны. Я бы, наверное, даже увлекся, будь я в силах оставаться в сознании достаточно долго, чтобы уловить, о чем речь. Но у меня получается только по схеме: «бу-бу-бу, рубит, палец в ухе затек, резко очухиваюсь – повторить». Когда в конце урока звенит звонок, я в последний раз вздрагиваю и хлопаю глазами, затем выползаю из-за парты и направляюсь к Томасову шкафчику.