Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - [71]

– Большевизм! – постоянно повторял он. Любимое слово, употреблявшееся в случаях нарушения дисциплины в те времена. – Это все, чем вы могли отплатить за внимание к вам. – А он действительно был самым внимательным импресарио.

На следующий день ничего не было сказано, но, когда мы прибыли в Бедфорд, всю труппу созвали в отель, где остановилась Павлова. Дандре был на континенте, и ей самой пришлось урегулировать ситуацию. Когда все собрались, Павлова начала со слов: «Обри и Элджи могут уйти!» Она видела нас в поезде. Я чувствовал себя отвратительно, поскольку, если бы я знал, то уехал бы экспрессом вместе с остальными, и я не ушел, так же как и Обри. Он, я уверен, тоже считал, что мы должны поддержать своих коллег в этом вопросе. Выяснились некоторые детали, касающиеся условий проживания в гостиницах, о которых Павлова не имела ни малейшего представления. Она была просто шокирована, когда узнала о том, как трудно девушке получить одноместный номер в отеле, и почти невозможно найти место после девяти вечера. Так что к необходимому выговору в значительной мере примешались слова сочувствия. Впоследствии об этом случае в труппе всегда говорили как о «поездке Дика Тёрпина в Йорк». Мы продолжили поездку на юг и закончили турне в Торки. В Лондон мы вернулись ночным поездом, чтобы провести лишний день дома перед поездкой на континент.

В этом году во время отпуска Обри Хитчинз услышал о студии на Фицрой-сквер, и мы решили снять ее, чтобы давать уроки и экспериментировать в области хореографии. К нам пришла Тирза Роджерз с целью поставить несколько танцев; она вернулась в Англию и вместе с Робином Ласселлзом создала небольшую труппу. Затем я получил письмо от Павловой с просьбой давать уроки индусских танцев индианке, мадам Сокхей. Я ответил, что мне кажется довольно странным давать уроки индусских танцев индианке, она, безусловно, должна знать о них намного больше, чем я. Однако Лейла Сокхей все-таки пришла ко мне в студию и объяснила, что кастовая система препятствует ее занятиям в Индии, и попросила позаниматься с ней. Ее красота внушала мне благоговение, и я думал, как же мне заниматься с ученицей, к которой я не осмелюсь прикоснуться, чтобы поправить то или иное положение рук. Я обучил ее работе ног, движениям бедер, основным положениям и движениям рук. Постепенно она освоила основы техники, и что бы она ни делала, выглядело прелестно. Она прославилась под именем Менака, и этот псевдоним ей очень подходил, ибо, безусловно, сама апсарас[78] не могла выглядеть прелестнее. Все авторитетные специалисты в области индусского танца признают ее вклад в возрождение танца в ХХ веке, и я всегда гордился и горжусь нашей совместной работой.

Глава 12. Все еще Европа

Мы начали наше новое европейское турне в Голландии и встретили Рождество в Амстердаме. У нас появился новый дирижер Баранович из Югославии; он был хорошим дирижером, но имел много других контрактов и проработал у нас не настолько долго, чтобы мы успели привыкнуть друг к другу. На рождественской вечеринке он был по-настоящему потрясен видом Беатрис Берк, но не говорил по-английски, и какой-то шутник посоветовал ему подойти к ней и сказать: «Вы царица бала», над чем она, естественно, посмеялась. Бедняга!

В канун Рождества мы с изумлением обнаружили большую рождественскую елку посередине в глубине сцены. Мы танцевали перед ней все дивертисменты, что казалось несколько странным. Зрителям это понравилось, а после представления мы обнаружили, что вся она увешана подарками для всех нас: голландскими изделиями из серебра, что было приятно как само по себе, так и как напоминание о нашем посещении Голландии. Каждый пакетик был подписан, и ни одного из членов труппы не забыли. Это был рождественский подарок от одной голландской аристократки знатного происхождения, решившей продемонстрировать свою признательность Павловой и ее труппе, но пожелавшей остаться неизвестной.

Было очень холодно, помню, как проснулся в Зволле и обнаружил, что окно покрылось льдом. Я теперь понял, почему в старых голландских фермерских домах шинки лавки находились в хлеву, где фермеры спали зимой. В Утрехте было ужасно холодно, и каналы замерзли. Зрительный зал был полупустым, и Дандре отправился к директору театра, чтобы выяснить, в чем дело.

– Но дорогой мой господин! – воскликнул директор. – Не можете же вы ожидать, что кто-нибудь придет сюда. Ведь первый лед! Даже сама королева Голландии будет кататься на коньках!

На Новый год мы оказались в Брюсселе, и одно из наших представлений посетил князь Юсупов. Хотя минуло уже десять лет, возникало ощущение, будто ты приблизился к революции оттого, что в зале присутствовал человек, убивший Распутина. Во время этого турне к труппе присоединился виолончелист Эдмунд Куртц, и мы стали большими друзьями. Он часто рассказывал мне о том, как бежал от революции и как его мать спрятала бриллиантовое ожерелье, на вырученные деньги от продажи которого они жили первые месяцы по прибытии в Германию. Нашим дирижером стал Эрнст Шикертанц. Он обладал большим чувством юмора, и мы любили его. Когда мы приехали в Штутгарт, где Эдмунд Куртц был уже хорошо известен (хотя ему было всего лишь девятнадцать лет), Павлова заставила его выйти вместе с ней на вызовы после «Лебедя». На этот раз мы танцевали не в театре «Ландес», а в концертном зале. Помню, как однажды вечером я упражнялся для характерного танца, выворачивая ногу то носком внутрь, то наружу, то вставая на пятку, делал это быстро, последовательно и без перерыва. Павлова, упражнявшаяся у станка, посмотрела на меня и сказала: