1920-е годы, последнее десятилетие жизни Павловой и начало моей профессиональной деятельности, не кажутся очень далекими.
Тому, кто не был свидетелем павловского сезона в Лондоне, трудно себе представить, каким событием стали ее выступления.
Лето 1921 года в Лондоне было чрезвычайно жарким. Все мужчины носили соломенные шляпы, но очень немногие осмелились снять пиджаки. Казалось, это время не подходило для посещений театра, и тем не менее тогда с большим успехом проходили гастроли Русского балета Дягилева, а в «Куинз-Холл» на Верхней Риджент-стрит перед еще более восторженной и эмоциональной публикой выступала Анна Павлова со своей труппой. Столь милый сердцу постоянных посетителей концертов «Куинз-Холл», который мне хотелось бы видеть перестроенным, не очень подходил для балета, так же как ныне «Фестивал-Холл», и все же, когда Павлова решила танцевать там со своей труппой, он оказался заполненным до отказа. На сцене не было ни занавеса, ни каких-либо декораций; только сзади и по бокам платформы в конце зеленого и золотого овала зала свешивались драпировки. Предметом особой гордости патронов галереи была чрезвычайно большая длина балкона – никогда ни до, ни после зрители не имели возможности видеть балетный спектакль столь близко от сцены; казалось, они могли протянуть руку и коснуться своих любимых артистов; особый трепет возникал, когда удавалось увидеть в противоположных кулисах актера, ожидающего своего выхода.
Я отправился на представление как опытный балетоман. Мне чрезвычайно повезло увидеть Павлову в первый раз, когда она выступала в Лондоне в театре «Палас» в 1910 году. За год до того она приезжала с особым визитом только для того, чтобы выступить перед королем Эдуардом и королевой Александрой. Я живо помню ее приезд, потому что моя мать, обожавшая балет и помнившая Петрольди и других знаменитых танцовщиц, выступавших в «Эмпайр» и «Альгамбре», сделала мне большой подарок и взяла посмотреть новую русскую танцовщицу, потому что ее премьера совпала с моим днем рождения – мне исполнилось семь лет. Я тотчас же перенес на нее свою привязанность со всех других балерин, которых видел прежде, хотя и был тогда еще слишком мал, чтобы понять истинное откровение ее искусства. Некоторое время моя мать, хотя и была увлечена этим новым и ярким выражением своего любимого театрального искусства, но тем не менее, проявляя верность традициям, столь типичную для лондонской публики, колебалась. Она не могла заставить себя полностью отказаться от привычной довольно высокопарной красоты старой школы, обладавшей совершенством стиля и очарованием, но прошло немного времени, и Павлова одержала полную победу. Мой круг общения в том возрасте был не слишком широк: дом, дневная школа и еженедельный танцевальный класс, но о Павловой говорили повсюду. Преподаватели светских танцев посылали своих помощников за границу изучать русские танцы, маленькие девочки становились на носочки, а мальчики опускались на пятки. В моду стало входить направление а la russe. Дягилев приехал в Лондон в 1911 году с великолепной труппой танцовщиков и революционизировал там балетный мир так же, как сделал это в Париже, но именно Павлова за год до этого стала провозвестницей новой эры. Обычно вся честь приписывается Дягилеву, и он в значительной мере заслуживает ее, но, мне кажется, пришло время отдать долг и Павловой. Она впервые потрясла нас, а Дягилев прибыл, прежде чем мы успели оправиться от этого потрясения. К тому же в тот знаменитый вечер 19 мая 1909 года, когда русские танцовщики впервые появились в Западной Европе в театре «Шатле» в Париже, именно Павлова в «Павильоне Армиды» стала первой из блистательной когорты балерин, очаровавших французскую публику. И, как ни странно, к 1912 году Павлова была, как мне кажется, единственной иностранкой, принимавшей участие в королевском спектакле варьете в театре «Палас», выступавшей после Уилки Бард и перед Гарри Лодером.
В 1921 году мне было почти восемнадцать, и у меня за плечами уже был опыт работы в театре, поскольку на гастролях я выступал в музыкальных комедиях в качестве первого танцовщика и исполнял роли молодых людей. Я брал уроки танца в школе хороших манер миссис Вордсворт и мнил себя в высшей степени профессионалом. «Куинз-Холл» не был приспособлен для драматических балетов, поэтому программа состояла из дивертисментов, коротких танцев для небольших групп участников и нескольких сольных танцев. Всего в тот вечер исполнялось семнадцать номеров, они производили впечатление калейдоскопа чистого танца, какого в репертуаре с тех пор больше никогда не существовало. Разнообразие программы иллюстрировало фантастический диапазон возможностей Павловой. Она могла переходить от мучительной грусти «Лебедя» к небрежной раскованности «Осенней вакханалии», от варварской роскоши «Ассирийского танца» к сдержанной элегантности «Рондино» без какого-либо видимого напряжения. Я видел, что ее удивительная разносторонность отчасти передалась труппе, исполнившей несколько характерных номеров, совершенно различных по духу и исполнению: в высшей степени элегантную мазурку на музыку Глинки, оживленную «Венгерскую рапсодию», а затем классический «Греческий танец».
