Анна, королева. Книга 1: Дочь князя - [23]

Прудис венчалась в церкви поселка шаваб — это было условием Хейнца, — и после венчания было подано угощение в доме Хейнца. Вернее, не в доме, а в саду, под яблонями, был накрыт длинный стол, и в жбаны, полные пенящегося пива, падали обломки веточек и сухие яблоневые листья.

Аник впервые в жизни была в долине, да и вообще за пределами крепости — то есть она бывала, конечно, в соседнем селении, но селение это и называлось тоже «Красная Крепость», и люди в нем жили точно так же, как жили домочадцы князя Варгиза, разве что дома их были меньше княжеского. Здесь же все было иным. От пестрых нарядов женщин и мужчин рябило в глазах (горцы признавали в основном два цвета: пожилые одевались в черное, молодежь — в белое; белыми же были и праздничные одежды). Крыши домов были не плоскими, а островерхими, двускатными, перед каждым домом разбиты были цветники, в которых цвели удивительные цветы, Аник прежде таких не видела: разноцветные, яркие, как наряды шаваб, и крупные — пожалуй, что крупнее даже горных маков. А хозяйственные постройки располагались на задних дворах, обнесенных аккуратными заборчиками, тоже яркими, раскрашенными в разные цвета радуги. На заборчиках намалеваны были разнообразные узоры, цветы и даже люди и звери.

За столом Хейнц рассадил гостей так, чтобы шаваб сидели по одну длинную сторону, а горцы — по другую. Мужчины и женщины сидели за столом вперемешку, а не так, как полагалось у горцев — женщины за отдельным столом. Во главе посадили молодых, Аник сидела в начале горской стороны между Прудис и Джоджо. Ни князь, ни княгиня на свадьбе не присутствовали, отговорившись нездоровьем и преклонными летами.

Хейнц, разместившийся напротив молодых, сказал речь. Каждую фразу он произносил вначале на своем языке, потом на горском, поэтому Аник почти все поняла, хотя кое-что заставило ее удивиться. По словам Хейнца выходило, что вот он вырастил дочь, а теперь вынужден отдавать ее в чужие руки, в чужую семью, в чужой народ, но что он, Хейнц, не противится, потому что таков закон жизни — дочери покидают своих отцов и уходят к мужьям. Зато он, Хейнц, не пожалел кошелька, чтобы на свадьбе его дочери всего было вдоволь, поэтому кушайте, гости дорогие, пейте вволю, а кто не пьет, тот мне первый враг! О молодых не было сказано ни слова. Аник прекрасно знала, что угощение на столе доставлено из кладовых князя, только пиво Хейнц сварил сам, на то он и был лучшим пивоваром в княжестве, и одним из лучших во всей горной стране. Еще Аник знала, что Прудис родилась в крепости, и вряд ли бывала в селении шаваб до того момента, когда потребовалось согласие отца на ее брак. Да и Хейнц не часто посещал крепость — Аник ни разу не видела его за всю свою жизнь и не слышала о его существовании. Более того, даже приданое Прудис, разложенное для всеобщего обозрения на низеньком столике, было приготовлено в основном княгиней: перина, подушки, несколько штук сукна, два ковра, серебряные украшения. Аник было сунулась к Прудис с вопросом — по вечной своей привычке спрашивать о непонятном ей, но Джоджо удержал девочку:

— Не трогай невесту, дочь князя! Ей не до тебя сегодня, — тихо сказал он.

— А почему этот человек говорит то, чего нет? Разве он растил Прудис, разве он готовил угощение, это ведь сама Прудис коптила окорок и набивала колбасы, я-то знаю!

— Это человек с лживым сердцем и лживым языком, — ответил ей Джоджо. — Разве тебя не предупредила княгиня, чтобы ты слушала молча и не спорила, каким бы странным тебе ни показалось то, что говорят?

Княгиня действительно предупреждала Аник о том, что в селении шаваб многое может показаться ей непривычным, странным и неправильным, и строго-настрого приказала ни с кем не спорить и не задавать вопросов.

(— Ты слишком любопытна, — говорила княгиня, — пора тебе учиться сдерживать свое любопытство. Невпопад заданным вопросом ты можешь обидеть человека, к которому обращаешься. Я не хочу, чтобы потом говорили, что дочь князя Варгиза — невоспитанная, невежливая девочка, даже если это будут говорить люди шаваб.)

— Да, — ответила Аник Джоджо.

Обед, начавшийся еще до полудня, тянулся почти до сумерек. Горцы ели немного, пили тоже умеренно, хотя и хвалили пиво — этот напиток все-таки у шаваб получался намного лучше, чем у горских женщин. (Хильда как-то рассказала, что горцы прежде не знали, что такое пиво, и стали варить его только после того, как рядом с ними поселился народ шаваб). Зато вторая половина стола веселилась вовсю. Подвыпив, шаваб обнялись за плечи и, раскачиваясь то в одну, то в другую сторону, затянули песню, в которой почти не было мелодии, но был ритм, непривычный для уха Аник, и резкие выкрики. Потом один из мужчин шаваб встал и спел песню, припев которой подхватывали хором, и хор этот звучал скорее ревом, чем пением. Прудис сидела, опустив глаза, красная, как вареная свекла. Аник ненароком взглянула на Джоджо — он сидел, сдвинув брови, и щеки его тоже порозовели.

— Дочь князя, ты понимаешь их язык? — спросил он у Аник, когда певец, сопровождаемый громкими хлопками и одобрительными возгласами, закончил, наконец, свое пение.