Анна Керн. Муза А.С. Пушкина - [51]

Вот как описал свою встречу с ними знакомый Александра Александровича,артист Малого театра Осип Андреевич Правдин: «В 1878 году Анна Петровна жила на Тверской-Ямской, у самой Тверской заставы, на углу Кузнечного переулка, – жила и умерла в комнате 3-го этажа. Есть люди, утверждающие, что она умерла в бедности, – это неправда: в момент, который я описываю, Виноградские жили хотя и не роскошно, но ни в чем не нуждались. Старушку, по возможности, холили и оберегали. Жена моя, Мария Николаевна, знавшая знаменитое прошлое Анны Петровны и какую она играла роль в жизни нашего великого поэта, очень заинтересовалась старушкой, и в один прекрасный день ее представили ей. Анна Петровна была очень любезна и внимательна, много говорила, конечно, вспоминала и Пушкина, и Дельвига… она принимала довольно часто мою жену, беседовала с ней, довольно долго вспоминала, как в Полтаву приезжал император Александр, танцевал с ней на балу… Я совершенно отчетливо вспоминаю теперь то впечатление, которое охватило меня, когда я увидел ее в первый раз.

Самочувствие обоих супругов оставляло желать лучшего, но, даже несмотря на это, они продолжали радоваться жизни. 11 февраля 1878 г. семья отметила 78-й день рождения Анны Петровны. «Именины голубки нашей милой, – записал в дневнике Александр Васильевич, – начались пирогами с осетриной и гостями со шлейфами и без оных, а закончились в Сашином номере водкой и стукалкой».

Очень любопытна запись А. В. Маркова-Виноградского о его собственном дне рождения в том же году, 17 августа. «Чтобы сделать этот день приятным, я купил моей доброй старушке винограду и платок на шею. Потом водил к Ефрему [монастырь по соседству], и она была очень довольна, особенно когда удался пирог с грибами».

Именины Александра Васильевича праздновались уже не в Москве, а в имении Прямухино. Приняв предложение родственников, которые уговаривали провести лето за городом, супруги весной 1878 г. покинули Первопрестольную и отправились в Тверскую губернию, где то жили на съемных квартирах, то гостили у родни. Наконец, в октябре, после нескольких тяжелых переездов, они обрели пристанище в доме близких и дорогих сердцу людей.

«Дорога была ужасная: глубокие ямы, рытвины, лужи, камни и дурные мосты, – вспоминал Александр Васильевич. – Мы 35 верст ехали 5 часов и до того устали, что шатались, когда вытащили нас из коляски. Но Александр и Лиза Бакунины так радушно и тепло встретили нас, так гостеприимно угостили ужином и чаем, что мы скоро ободрились и глубоко признательны божественной силе, выбросившей нас на лесные и красивые берега быстрой Осуги, в кущи прямухинского парка, в старую усадьбу Бакуниных, схожую с аббатством и таящую в своих покоях, сумрачных коридорах и закоулках много воспоминаний из разумной, честной жизни, исполненной правды, гуманности, духовной красоты и всего прекрасного бывших и настоящих владельцев ее. Сколько в ней перебывало исторических людей! Сколько раздавалось философских, ученых, поэтических и шаловливых бесед! Сколько разлилось из нее добра, разума и благотворений! И вот и нам пришлось приобщиться к почтенной, гуманной жизни Бакуниных. Помоги нам, неведомый, быть достойными этой жизни и докончить в Прямухине век свой». И снова его мольбы были услышаны Небесами…

С владельцами Прямухино – семьей Бакуниных – Анна Петровна была знакома с детства. Александр Михайлович Бакунин (1768–1854), поэт, публицист, интеллектуал, друг многих литераторов и философов, и его жена Варвара Александровна, урожденная Муравьева (1792–18??), родственница нашей героини, вскоре после свадьбы гостили в Берново. «Детьми мы любовались умению его жить и любить свою жену, – вспоминала Анна Петровна. – Она была молодая, веселая, резвая девушка, он – серьезный, степенный человек, и, однако, на них было приятно смотреть. Я помню их сидящими дружно рядом, когда он ее кругом обнимет своими длинными руками, и в выражении ее лица видно было, как она довольна этой любовью и покровительством. Иногда она его положит на полу и прыгает через него, как резвый котенок. Его положение тогда не было ни странно, ни смешно. И тут являлись с любовью покоряющая сила и доброта – идеал доброты! Помню еще раз бальный вечер; они сошлись в нашей общей комнате с маминькой; он лежал на ее кровати, она, в белом воздушном платье, прилегла подле него, и как он, шутя, уверял ее, что кольцо, надетое на его палец, не скинется, врастет в него; она беспокоилась, снимала его, велела подать воды, мыла, а он улыбался и, наконец, успокоил ее, что это была шутка».

«Конечно, я не ожидал встретить тот образ красавицы Керн, к которой наш великий поэт обращал слова «Я помню чудное мгновенье», но, признаюсь, надеялся увидеть хоть тень прошлой красоты, хотя намек на то, что было когда-то…

И что же? Передо мною в полутемной комнате, в старом вольтеровском кресле, повернутом спинкой к окну, сидела маленькая-маленькая, сморщенная, как печеное яблоко, древняя старушка в черной кацавейке, белом гофреном чепце, с маленьким личиком, и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80 лет глаз, немного напоминала о былом, давно прошедшем. Я был настолько удручен тем, что увидел, что, когда меня представили, не нашелся даже о чем говорить, ограничился двумя-тремя фразами о ее здоровье, простился и ушел… Передо мной сидел точно не живой человек, и прощание мое было скорее с существом, принадлежавшим уже другому миру…»