Анна Керн. Муза А.С. Пушкина - [47]

Позже подобная ситуация повторялась еще несколько раз. Семейство какое-то время жило в том или ином доме, потом съезжало, и в дневнике Александра Васильевича появлялась запись о принимавших их хозяевах, которые были «сухи сердцем», «пусты» и жили «только внешней жизнью».

Долгое время семья скиталась по разным углам, живя то в Тверской губернии, то в Лубнах, то в Киеве, то в Москве, то в селе Прямухино. Зарабатывать себе на пропитание у них не было сил, иных доходов не имелось. Супруги быстро перешли черту бедности и достигли такой ужасающей нищеты, что Анна Петровна в конце концов решилась на отчаянный шаг и продала самое дорогое, что у нее было: письма А. С. Пушкина. Продала в 1870 г., за бесценок, всего по пять рублей за штуку. Для сравнения биографы приводят такой факт: при жизни Пушкина роскошное издание «Евгения Онегина» стоило 25 рублей за книгу. Можно представить, насколько велико было отчаяние Анны Петровны, если она пошла на такое… Купил у нее эти письма издатель Семевский, которого Александр Васильевич называл «очень ловким литературным аферистом». «Думал ли Пушкин, – писал супруг Анны Петровны, – что его поэтическая, исполненная чувства и игривого остроумия любезность поможет предмету его на старости лет сшить себе кое-что и купить вина и лакомств?»

Письма Пушкина Анне Керн были напечатаны в 1879 г. в журнале «Русская старина», а их подлинники долго хранились в архиве Семевского.

После смерти его вдовы они были проданы на петроградском антикварном рынке и сменили несколько хозяев, после чего оказались в архивах музея.

Иногда, очень изредка, кто-то из знакомых вспоминал о Марковых-Виноградских и помогал чем-то, что воспринималось несчастными супругами как величайший дар судьбы. Но нельзя не отметить, с каким мужеством и вызывающей безграничное уважение стойкостью эта пара переносила все жизненные невзгоды. Они не озлобились, не утратили ни любви и интереса к жизни, ни любви и интереса друг к другу. Быть может, как раз взаимная привязанность и помогала им выстоять, она стала для них чем-то вроде противоядия, защищавшего от всех ударов судьбы.

Об этом периоде их жизни сохранились воспоминания нескольких людей, часто эти записи характеризуют самих авторов и их окружение даже ярче, чем чету Марковых-Виноградских.

Т. С. Львова, троюродная сестра Анны Петровны, у которой наши герои гостили четыре месяца в усадьбе Митино Тверской губернии: «Анна Петровна была чрезвычайно ласкова, кротка, читала много, или скорее ей читали вслух. Муж ее окружал ее самым нежным вниманием, готов был на всякий труд, чтобы доставить ей желаемое. Видала я у них портрет ее в молодости, но на этом портрете она была представлена довольно полной – эфирного ничего не было; но я всегда слыхала от тех, которые знали ее прежде, что она была очень привлекательна».

Анна Николаевна Понафидина, дальняя родственница Анны Петровны по матери: «Несимпатичная, неинтересная циничная старуха, все мысли которой были направлены только на еду. Анна Петровна каждый день объедалась, страдала несварением желудка. Все ухаживали за ней, переносили все ее прихоти и капризы, а муж, еще молодой, симпатичный и интеллигентный, с полным самоотвержением ухаживал за ней».

Уже хорошо знакомая читателю О. С. Павлищева, урожденная Пушкина: «Старые Виноградские жили в агрономической школе в 10 верстах отсюда, но время от времени они сюда приезжали и заходили ко мне всякий раз; мне так всегда было приятно видеть эту добрую Анну Петровну, а теперь они устраиваются на жительство в окрестностях Твери, в деревне Львовых. Эта новость меня так огорчила, что насилу я удержала слезы, когда мне сказал об этом Александр; она придет ко мне для того лишь, чтоб попрощаться, – и наверняка уж нам не свидеться – он в отставке получает полный пенсион 2000 рублей[75], слава богу, что обеспечены, вот что значит протекция, без нее куда плохо бедным людям».

Маргарита Владимировна Алтаева-Ямщикова (1872–1959), писательница, издававшая под псевдонимом Ал. Алтаев произведения для детей, в основном художественные пересказы жизни замечательных людей: «Старая дама в кружевной наколке, нетерпеливая, с деспотическими замашками, немного жеманная… она критиковала и вышивку, и рисунок. Цвета не те. Шерсть не та. Канва слишком крупна. Оттенки никуда не годятся. Сюда нужен шелк, а не гарус и не берлинская шерсть. И шелк не «шемаханский», а непременно «филозель». Сорок лет назад у нее было вышито таким шелком бальное платье, и она была восхитительна – сам Пушкин это находил… Она никак не может забыть, что когда-то была обаятельна и вдохновляла самого Пушкина, и любит напоминать об этом каждому к месту и не к месту. Бок о бок с нею ее верный раб – муж, на двадцать лет моложе ее, но все еще влюбленный в этот памятник пушкинской эпохи. На морщинистом лице жены он видит прежнее очарование, во всем ей поддакивает».

И еще одна история от той же Маргариты Алтаевой, столь же трогательная, сколь и неприятная, в которой участвует популярный в то время тенор Федор Петрович Комиссаржевский (1838–1905): «Вот замирает последняя нота, раздаются рукоплескания. И вдруг томный голос: