Анна Иоанновна - [137]

.

Выход из этого тупика обычно отыскивался по принципу тришкина кафтана: «приказных» забирали из одного места и перебрасывали в другое, где в данный момент нужда в них была самой острой. Поэтому случались ситуации, когда первые сановники империи лично перемещали подьячих из Ямской канцелярии в Тайную или решали, где именно надлежит работать секретарю Петру Зелёному, поскольку на него претендовали сразу две конторы. В итоге приняли соломоново решение: «…в Провиантской канцелярии… быть в неделе по 2 дни, а прочие 4 дня быть в Генеральном кригс-комиссариате»^{561}. Московский генерал-губернатор Г.П. Чернышёв оправдывал своё «слабое управление» прежде всего тем, что «секретари и подьячие лучшие разобраны, а именно, в Камор-коллегию и другие места взято сорок два». Новгородский вице-губернатор А.Ф. Бредихин просил о срочной присылке в губернию не менее сотни «приказных служителей», поскольку имевшихся постоянно забирают «в разные команды»^{562}. На подобные просьбы Кабинет отвечал отказом — присылать было некого.

Обычные наказания в виде штрафов, кажется, уже никого не пугали. Посланные для «понуждения» чиновников к скорейшему исполнению столичных приказов и «сочинению» необходимых справок и отчётов сообщали, что «секретари и приказные служители держатся под караулом без выпуску». Их начальникам приходилось платить немалые штрафы (по 50–100 рублей); но дело с места не двигалось: бывалые «подьячие» подобные начальственные наскоки «ни во что считали», а урезанное жалованье с лихвой восполняли за счёт всевозможных поборов.

Проблемой оставался и уровень квалификации чиновников. Составленные в 1737–1738 годах по указу Кабинета министров списки секретарей и канцеляристов центральных учреждений с краткими служебными характеристиками десятков низших чиновников дают возможность представить коллективный портрет российского «приказного». Конечно, в рядах бюрократии среднего и высшего звена были и люди заслуженные, прошедшие огонь и воду военных кампаний и бесконечных командировок, например секретарь Военной коллегии Пётр Ижорин. Ему и другим чиновникам посвящены весьма похвальные отзывы: «служит с ревностию», «безленостно» и «в делах искусство имеет». Но рядом встречаются характеристики иного рода: «пишет весьма тихо и плохо»; «в делах весьма неспособен, за что и наказан»; «стар, слаб и пьяница»; «в канцелярских делах знание и искусство имеет, токмо пьянствует»; «всегда от порученных ему дел отлучался и пьянствовал, от которого не воздержался, хотя ему и довольно времяни к тому дано» и т. п. Дружба с зелёным змием была «профессиональным недугом» канцеляристов, который начальство пыталось лечить с помощью батогов. Особо отличались неумеренностью приказные петербургской воеводской канцелярии. Из служебных характеристик следует, что в пьянстве «упражнялись» двое из пяти канцеляристов, оба подканцеляриста и 13 из 17 копиистов; последние не только уходили в загул, но и «писать мало умели»^{563}. Сам начальник полиции империи вынужден был просить Кабинет министров прислать к нему в Главную полицмейстерскую канцелярию хотя бы 15 трезвых подьячих, поскольку имеющиеся «за пьянством и неприлежностью весьма неисправны»^{564}.

Но с чего им быть прилежными? Только старшие чиновники — секретари и обер-секретари — получали более или менее приличные деньги (400–500 рублей в год, а наиболее заслуженные, как упоминавшийся Пётр Ижорин, — 800), сопоставимые с доходами армейского полковника. Оплата труда канцеляриста составляла от 70 до 120 рублей; разброс в жалованье самой массовой категории, копиистов, был от 90 до 15 рублей (последняя сумма сопоставима с оплатой труда мастеровых, которым по причине её недостаточности полагался ещё натуральный паёк)^{565}. Выходом были «безгрешные» акциденции, «наглые» хищения и более сложные комбинации с участием чиновника в прибылях казны, компенсировавшие низкий социальный статус и убогое материальное положение бюрократии.

Пожалуй, только смоленский губернатор А.Б. Бутурлин не только заступился за подчинённых, но и принципиально поставил вопрос о порочности существовавшей системы управления и контроля. В конце 1739 года он прислал в Петербург два доклада. В первом губернатор объяснял: после того как в 1737 году коллегии и конторы получили разрешение штрафовать местные власти, последние получили… 54 контролирующие инстанции, посылавшие «угрозительные повеления».

Выполняя одно, непременно приходилось откладывать другое; в результате у чиновников «нужнейшие дела из рук выходят и внутренним течением пресекаются»; можно было не выполнять ничего — штрафы всё равно были неизбежны.

Второй доклад Бутурлина можно назвать настоящим трактатом «о изнеможении счетов годовых сочинением». Прежде всего требовалось составить месячный «репорт», отправлявшийся в Камер-коллегию, Сенат и ещё несколько мест. Затем «приходчикам», ответственным за ведение счетов, необходимо было привести в порядок 16 книг («по форме» — все 19) по разным видам денежных поступлений, что «немалое мозголомство приносит от состоящих вновь форм», после чего сдать преемникам ещё четыре книги (по недоимкам и по расходам на новый год) вместе с наличной «денежной казной»… и садиться сочинять годовой «репорт». Одновременно приходилось составлять отписки и справки по требованию вышестоящих инстанций и прибывающих с очередным «повелением» офицеров под угрозой штрафов и заключения под караул. В результате подведение финансовых итогов требовало не менее трёх месяцев, в течение которых запускались текущие дела