Анна, Ханна и Юханна - [66]

— Я так спешила, — сказала я.

Они мне поверили.

Об этом несчастье много говорили, потому что грохот от падения купола был слышен на другом конце города. Обо мне даже написали в газете: «Девушка, которую спас ангел-хранитель». На рынке меня дразнили:

— Как же ты рассчиталась со своим ангелом?

Для одного дня это было слишком. Я расплакалась. Стиг утешал меня как мог, и скоро разговоры об ангельской охране стихли.

Мама тоже прочитала газетную статью обо мне и сказала очень странную вещь:

— Я надеюсь, ты понимаешь, что это правда.

Я ничего ей не ответила, но впервые за много лет мы посмотрели друг на друга с пониманием. Едва заметно улыбнувшись, она спросила:

— Это был твой отец, Юханна?

— Не знаю, мама.

Правда ли это, я не знала. Не знаю я этого и сегодня. Мне не были нужны никакие объяснения — ни тогда, ни теперь.

Единственное, что я знаю, — произошло чудо, и только после этого я смогла вспомнить отца, лес, гремящие пороги, кричащих в сумерках гагар, рассказанные им сказки, песни, которые я пела вместе с ним. Раньше я не осмеливалась это вспоминать. Теперь картины детства заливали меня бурным потоком — сначала в снах, а потом и наяву. Во мне как будто открылись какие-то шлюзы.

Мне снилось, как мы летим — папа и я, как мы плывем под парусом по Ульвклиппану. Мы добрались до вершины скалы только к ночи и остановились передохнуть. Папа протянул руку к звездам и сказал, что каждая из них — это далекий, чужой мир. Когда я спросила, кто живет в этих мирах, в ответ я услышала, что звездные дома пусты и в них никто не живет.

Летали мы и над озерами — над Длинным озером и над Норвежскими водопадами, — и над тысячами лесных заводей.

Сны с полетами наполняли мою душу несказанной радостью, ощущением победы. Чувством власти — да, чувством чистой власти и силы.

Днем все было по-другому. Днем я вспоминала. Теперь я могла вспомнить все-все. Вот в проулке в стороне от Аллеи поет птичка. Я останавливаюсь, слушаю и узнаю — это зяблик. Я здороваюсь с пекарем Эрнстом и вдруг понимаю, что от него пахнет мукой из бочки, и я явственно вижу светящие в окна мельницы лучи солнца, в которых пляшет мучная пыль. В воскресенье мы с Гретой ходили к озеру Дель, сидели на мысе, заросшем лесом, отражающимся в глубоком пресном озере. У берега стоят ивы и березы. Там, дома, росли клены, ронявшие свои поздние светло-зеленые соцветия в воду северных озер.

— Ты чувствуешь, что здесь пахнет медом?

Но Грета не улавливает запахи.

Почти те же самые странности происходят и с мамой. Я была уверена, что полностью освободилась от нее. Теперь она вернулась со всей своей материнской властью. Она — единственное существо, которое всегда со мной.

Я стала вести с ней долгие разговоры. Это были немые, воображаемые разговоры, но для меня они были реальными. Мы сидели за обеденным столом первого мая, я приехала поездом с маевки, где слушала боевые песни и треск реющих на ветру красных знамен.

Я сказала:

— Как вы можете видеть грех в том, что бедные люди требуют своих прав?

Она ответила:

— Все беды приходят, когда народ перестает покоряться своей судьбе. Кто будет делать то, что должно делаться, если не бедные люди? Ты же сама не веришь в то, что богатые и могущественные сами придут и будут работать и копаться в грязи.

— Мама, вы должны понять, что настали новые времена.

— Я это поняла. Люди полны ненависти.

— В этом-то все и дело, мама. Ненависть созревает и скоро принесет свои плоды.

— И каков вкус у этих плодов?

— Думаю, что он будет терпким, как у терна, но вы же сами говорили, мама, что терн очень полезен.

— На одном терне не проживешь.

— Нет, прожить можно на достойную зарплату за надежную работу. Это что-то новое, мама, но об этом новом вы и сами всегда мечтали и думали.

— И что же это будет?

— Справедливость, мама.

— В этом мире нет никакой справедливости. Бог правит всем миром без нее.

— Думайте, что Бога не существует, злого Бога, в которого вы верите. Лучше подумайте о том, что это мы должны править.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Некоторые слепнут, заболевают, их разбивает паралич. Умирают невинные дети. У многих жизнь кончается до того, как они начинают думать.

— Люди станут жить дольше и сохранят здоровье, если будут лучше питаться и жить в человеческих условиях.

— Точно так. Но потом придут новые господа.

— Нет, мы построим мир, в котором каждый человек будет сам себе господином. Я сегодня слушала речи об этом на Железном рынке.

Мать горестно покачала головой:

— Господами будут такие, как Ларссон из трешки. Он богатый человек, у него есть мастерская, он ни перед кем не гнет спину, но зато бьет своих детей и пьет как свинья. Люди не становятся лучше, когда им становится лучше. Вспомни богатую семью, в которой ты служила. Они были не лучше, чем самые нищие крестьяне, которых я знала в детстве.

Я долго вспоминала потом об этом разговоре. Несчастье мамы состояло не в том, что она была глупа, — нет, она не была такой, ей просто не хватало слов.

* * *

Рагнару исполнилось сорок лет. Длинный стол с закусками поставили в саду под высокими деревьями. Погода стояла прекрасная, Лиза испекла хлеб, а мама торт. Ниссе Нильссон привез большую коробку селедки, лосося, паштеты и другие лакомые деликатесы.