Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - [36]
Так она написала в поздней «Поэме без героя». Но это уже, пожалуй, было не о ней, зрелой, это было скорей о настроениях Серебряного века, о карнавале масок, о Козлоногой Коломбине десятых годов; символ времени, легкомысленная Ольга, тут в значительной степени – двойник самой тогдашней Анны. Ахматова сознавала по временам недопустимость подобной вседозволенности, она каялась, но, покаявшись, грешила снова. И снова все прощала себе эта «веселая грешница», которую позднее подруга ее, некрасивая Надя Мандельштам, называла «суровой игуменьей». В молодости Анна была безудержна и своевольна. И слаще казались ей слезы раскаянья после греха. И слаще – грех после раскаянья. И мешались в стихах ее и в жизни «искренность – с хитростью и кокетством… монашеское смирение – со страстью и ревностью». Это отметил один из первых серьезных ее критиков, Борис Эйхенбаум, приводивший в подтвержденье своих наблюдений ахматовские строки, пригодившиеся потом референтам товарища Жданова:
И еще это
«Дар десятых годов – снисходительность к себе, отсутствие критериев и не покидавшая никого жажда счастья», – писала в своих мемуарах Надежда Мандельштам. Поэт Анатолий Найман, приводя в своих интересных воспоминаниях разговоры с Ахматовой о тех временах, тоже отмечает тогдашнюю иллюзию «освящения небом земной страсти».
Лев Гумилев, Анна Ахматова, Анна Гумилева. 1927 г.
Раскаяние – и возмездие – пришло позже, в ночах Фонтанного Дома («…всю ночь веду переговоры / С неукротимой совестью своей»), в резких ее нападках на свои прежние стихи, да и на себя прежнюю:
Впрочем, все это позже, а пока и Ахматову, и русскую интеллигенцию, и всю Россию ждали страшные испытания – провал в пореволюционную разруху, страх насилия и смерти и, наконец, – разгул насильственной смерти. Преодолевая унижения нищеты и голода, интеллигенция еще продолжала трудиться, люди еще что-то писали, что-то издавали, читали стихи, утешали себя, что в этой нищете и разрухе все стало ясней и дышится легче… Есть такие стихи и у Ахматовой, переживавшей пик своей славы: ее стихами упивались даже пролетарки в красных косынках, ее стихи о любви защищала от идейных аскетов сама партийная красавица Лариса Рейснер, жена влиятельного Раскольникова, любовница еще более влиятельного Радека, а одно время также поклонница и возлюбленная Гумилева; милиция не могла сдержать всех рвавшихся на ее вечер… Однако осознание того, что у тоталитарной коммунистической власти не может быть «человеческого лица», приходило с каждым новым кровопролитьем. Одним из первых пал Гумилев…
«Педагогика устрашения», известная еще революционному Конвенту во Франции XVIII века, требовала крови… Имя Гумилева вместе с другими славными именами ни в чем не повинных интеллектуалов России попало в списки участников «заговора», состряпанного, как и почти все последующие сотни «заговоров», в кабинетах секретной полиции. В 1921-м году Николай Гумилев был расстрелян в подвале петербургской чеки. Он оставил сына, вдову свою Анну Энгельгарт с ребенком, «неофициальную вдову» И. Одоевцеву и по праву долгого родства и совместной муки считавшую себя его настоящей вдовой Анну Ахматову. В конце того же года умер Блок, и Лариса Рейснер (некоторые полагают, что это ее ревнивый муж Раскольников порадел о включении Гумилева в списки «заговорщиков») писала Анне Ахматовой:
«Теперь, когда его уже нет, Вашего равного, единственного духовного брата, – еще виднее, что Вы есть, что Вы дышите, мучаетесь, ходите, такая прекрасная, через двор с ямами, выдаете какие-то книги каким-то людям – книги гораздо хуже Ваших собственных. Милый Вы, нежнейший поэт, пишете ли стихи?…Ваше искусство – смысл и оправдание всего».
Итак, известно было даже в верхах (эти люди, впрочем, уже уступали место другим сановникам и палачам, тем, которые стихов ни при какой погоде не читали), что Анна Ахматова – великая поэтесса. Она писала новые стихи, выпускала новые книги, переиздавались без конца старые: два сборника стихов вышло за 1921-й роковой год… Надежда Мандельштам рассказывает, как они с Ахматовой и Мандельштамом бродили тогда «по острову Голодаю и странным рощам под Петербургом», куда молва посылала их «в поисках могилы расстрелянного Гумилева».
В начале двадцатых в каком-то иностранном журнале Анна увидела портрет Модильяни, похоронный крестик, некролог… Она узнала, что он стал великим художником, и что его нет больше…
У нее было уже в ту пору множество поэтесс-подражательниц, имитировавших ее ритмы, слова, рифмы. Их стихи точно пародировали ее стиль, но поделать с ними ничего нельзя было – это была цена славы. Забавные пародии на стихи эмигрантской «ахматовки» попадаются в американском романе Набокова «Пнин». Говорили, что Ахматова раскрепостила женщин, научила их выражать свои чувства. Однажды, не выдержав этого потока подражательской пошлости, Ахматова написала «эпиграмму», которая кончалась так:
