Анна Ахматова. Я научилась просто, мудро жить… - [38]

В черноватом Париж тумане,

И наверно, опять Модильяни

Незаметно бродил за мной.

У него печальное свойство

Даже в сон мой вносить расстройство

И быть многих бедствий виной.

Но он мне – своей Египтянке…

Что играет старик на шарманке

А под ней весь парижский гул,

Словно гул подземного моря, —

Этот тоже довольно горя

И стыда и лиха хлебнул.

Она собиралась в это время замуж за профессора Гаршина, который, впрочем, не дождался ее возвращения из эвакуации… Ей вообще, можно сказать, не везло в браке, и она оставалась, по собственному выражению, «чужих мужей вернейшая подруга и многих безутешная вдова». Ей шел шестой десяток лет, она стала грузной, величественной, оставаясь по-прежнему красивой.

В России было все так же страшно, но и писать об этом было страшно тоже. Можно было, впрочем, написать о тьме, накрывшей Александрию, о гибели Клеопатры:

Уже целовала Антония мертвые губы,

Уже на коленях пред Августом слезы лила…

А завтра детей закуют.

О, как мало осталось

Ей дела на свете…

Она тоже лила слезы, умоляя выпустить на свободу, не убивать единственного сына, закованного в цепи.

В тот год, когда в страшную Россию дошла весть об оккупации Парижа фашистами, у нее появилось ощущение, что погибла эпоха, мир. До того все-таки еще оставался где-то нормальный мир…

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит.

И только могильщики лихо

Работают. Дело не ждет!

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

Так вот – над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

А потом была война с Гитлером, была эвакуация, был Ташкент… Она выехала на восток вместе с другими писателями. В Ташкенте болела, бедствовала – как все. Сам Жданов позвонил однажды из Ленинграда и попросил позаботиться о ее питании: может, было указание, что о писателях надо заботиться… О тех, кого еще не добили и которые стали таким образом «старейшими работниками литературы».

Н. Мандельштам цитирует в своих мемуарах отрывок из «Пролога», который Ахматова прочла ей в Ташкенте:

Из-под каких развалин говорю,

Из-под какого я кричу обвала,

Как в негашеной извести горю

Под сводами вонючего подвала.

Именно так («под сводами вонючего подвала») описала поэтесса, хлебнувшая горя, эту счастливую жизнь, которую так пылко мечтали подарить Парижу, закабаленному всякими Де Голлями и Мендес-Франсами, сексуально и политически озабоченные французские собратья по перу – Элюар, Арагон и другие.

В конце войны Ахматова вернулась в уцелевший, выживший, хотя и порядком опустевший после сталинского террора и гитлеровской блокады Ленинград. Это было время патриотического подъема – в такой войне выстоять! – и наивных иллюзий интеллигенции: казалось, что Сталин все же лучше Гитлера, а уж теперь, после испытанного им испуга, после победы в войне и народного подвига, он, наверно, смягчится и перестанет кромсать и без того истерзанную страну. Иллюзиям конец был положен очень скоро. И так случилось, что под первый удар попала именно она, немолодая уже, очень знаменитая и такая патриотическая русская поэтесса. То, что партия должна была дать по носу, да с кровянкой, этой Бог знает что возомнившей о себе и чудом уцелевшей интеллигенции, – это было в порядке вещей, укладывалось, так сказать, в рамки «революционно-тоталитарной педагогики», как, скажем, и высылка пьющих инвалидов войны из столицы: я помню, как они все вдруг исчезли от пивной у соседнего дома на углу Второй Мещанки. А то, что бедная Анна, немолодая уже, истерзанная, пуганая и битая Анна, наконец, великая поэтесса Анна попала в эту передрягу, – это было, возможно, случайностью. Возможно, что на прежние ее грехи (вдова и мать «врагов», пишет о любви грустно) наложилась еще эта – о сколь преступная! – случайность…

На работу в Британское посольство приехал в ту пору в Россию сэр Исайя Берлин, литератор и философ русского происхождения. В США и потом в Лондоне он дружил с подругой Анны, некогда блистательной эгерией русских поэтов Саломеей Андрониковой, ко времени своего знакомства с Берлиным уже бывшей замужем за адвокатом Хальперном. Попав в Ленинград, Исайя Берлин отправился на поиски Анны Ахматовой, о которой столько слышал от своих друзей. Он нашел ее в Фонтанном Доме, где ей по возвращении пришлось поселиться в квартире первой семьи Пунина. Полная стареющая дама поднялась ему навстречу, кутаясь в шаль; Анне было уже близко к шестидесяти. Он был Гость Оттуда, первый гость из еще не захваченного коммунистами и оттого казавшегося сказочно свободным уголка земли: «Гость из будущего», – назвала она его позднее в своей поэме. Ей было о чем его расспросить. Он встречал Саломею, он знал многих… А ведь там, где-то в Париже, была и Оленька Судейкина… Их беседе, казалось, не будет конца, и легко представить себе, сколько топтунов из «наружного наблюдения», таращась на ее окно, с как бы непринужденным видом прогуливались по этому глухому Шереметьевскому саду. Еще бы: в дом два часа назад вошел человек из Британского посольства, агент Интеллидженс Сервис… Сэр Исайя утверждает, что он никогда не сотрудничал ни с какими секретными службами, и нас с вами ему в этом убедить не трудно. Хотя многие из его друзей с ними, с этими службами, все же, по его собственному признанью, сотрудничали – например, муж Саломеи Андрониковой адвокат Хальперн. При этом Хальперн, как и его жена Саломея, как и ее подруга Мура Будберг, «железная женщина» Берберовой, был яростным «советчиком» – так что, может, кое в чем помогал и симпатичным ему советским органам. Если нас с Вами сэру Исайе и удалось убедить, что он не шпион, то «бойцов невидимого фронта», несших свою непыльную службу под окнами беспечной Анны, ему в этом убедить было бы гораздо труднее… Впрочем, то, что произошло дальше во время этой знаменитой встречи Ахматовой с «Гостем из будущего», и вовсе не укладывается ни в какие рамки допустимой при социализме потери бдительности, точнее даже, не лезет ни в какие ворота. Во время этого разговора в саду под окнами Ахматовой появился не кто иной, как сын «поджигателя войны» Уинстона Черчилля Рэндольф Черчилль. История совершенно фантастическая! Приехав в Ленинград, узнав в консульстве, что Исайя отправился на свиданье к какой-то Ахматовой, Рэндольф пошел его искать и, встав под окнами Фонтанного Дома (как он только разыскал этот потаенный боковой двор и укромный сад за семью дворами и переходами? – вот уж кто наверняка был «связан»!), сложив ладони рупором, стал орать на весь свет: