Аниара - [12]

По «Вечной весне» погуляли интеллектуалы.

Проблемы охраны «Весны» Руководство подняло.

Как сделать, чтоб люди к живому свой взгляд обратили?

Чтоб эти «летучие парки» любовно хранили?

Вот мы осмотрелись средь этой приятной природы.

Трава под ногами, а сверху — весенние своды.

Все так натурально: сверкал ручеек, совершая

рассчитанный путь среди стриженых кустиков рая.

И голубь летал, и весенняя высь голубела,

вдали, в голубевшей нигелле, нагая сидела.

Вечерние тени одели ее прихотливо,

и женщина мне показалась красивой на диво.

Изящная поза, прелестно бровей очертанье.

Решил я увидеть поближе нагое созданье.

Хотя после выпивки космос мне был по колено,

пронзенный ее красотою, я замер смиренно.

Неужто я сплю и неужто в видении сонном

явилась мне Дева, в Горе заключенна Драконом?

И здесь, где голдондеры темное море качает,

неужто забытая сказка теперь оживает?

Забыв о горах и драконов сведя подчистую,

без мифов оставшись, мы видим лишь бабу нагую.

К чертям Руководство! Скорее узнать у красотки,

как викинги ладят драконоголовые лодки?

И я для начала спросил у красы обнаженной:

"Неужто же я нахожусь во владенье Дракона?"

А Дева в ответ: «Мое племя кричало из пламени: "Sombra!"

А племя твое напустило огонь на Ксиномбру.

Я нас ненавижу с такою же силой, с какою

в "летучих садах" берегу и люблю все живое».

В хоромах Шефорка, казалось мне, тучи сгустились,

и черным стыдом мои горести обогатились.

Все прочие беды пред этим пылающим взором

мне вдруг показались каким-то нестоящим вздором.

И молча склонясь пред нагой, я пошел по проходу,

сквозь пение птиц, улетавшее к ясному своду.

А так как Шефорк на других все вниманье направил,

«летучие парки вселенной» я тихо оставил.

Запала мне в сердце рабыня прелестно-нагая,

я долго терзался, Драконом себя полагая. 

55

Пуст планетарий. Людям неохота

ходить, смотреть космические лики,

со стардека сквозь плекс-прозрачный свод

следить за Волосами Вероники:

в них вспыхнула сверхновая звезда,

и свет ее приковылял сюда.

И астроном униженный вещает,

как космос в кости холодно играет

сверхновыми, а те среди игры,

наскучив вечно приносить дары

неблагодарному фотонофагу,

последний жар души швыряют в скрягу.

И как же не взорваться, негодуя,

когда такой огонь пошел впустую?

Какой-нибудь космический наглец,

чей тон снобистский гонда выдает,

послушав, с отвращением ввернет

усталым саркастичным шепотком —

мол, мне плевать на космос и на вас —

одну из своего комплекта фраз.

И астроном кончает поскорей,

остыв и извиняясь, свой рассказ

о чудесах космических морей. 

56

Я встретил раз Шефорка в коридоре,

ведущем в гупта-зал. И он с презреньем

спросил: «Как долы Дорис, как там зори?

И что с кукушкой, что с дроздовьим пеньем?

Быть может, Мима вдосталь настрадалась?

Я помню, вы весьма с похвальным рвеньем

в ее груди искали центр страданий.

Так что, нашли хотя бы эту малость?»

По форме салютую. Осторожно

докладываю: с горя умерла

Провидица, поняв, что невозможно

нам убежать из клетки в замке зла.

Шефорк загоготал, как будто Мима

отгрохала смешную передачу.

А я, свой дом в долине Дорис вспомнив,

стою в тоске и только что не плачу.

Шефорку вид отчаянья несносен,

он удалился. Я столбом стоял.

Еще не скоро вереница весен

протопчет тропку к Миме в стылый зал.

Не скоро мы добьемся искупленья

за совершенный нами тяжкий грех.

Да, я ищу настойчиво. Советы

и помощь принимаю ото всех. 

57

Когда Либидель постарела,

она поднесла себе яду.

Сжигая отцветшее тело,

мы пели, согласно обряду.

Стыдиться в бесстыжей пустыне?

Не сыщешь занятья нелепей.

Любовь заржавела. Отныне

хранись в нержавеющем склепе. 

58

Из мук, из гнева тьмы явилась вера.

Культ лона с ней соперничать не

Здесь Свет боготворят и как идею,

и просто как огонь. Здесь пламя — бог.

Певица Ринда — пастырь прихожан.

Могучий хор шумит, как ураган,

когда девица с мертвыми очами

на алтаре трепещет, словно пламя.

Она поет молитвенно: «О боже,

когда-то в Ринде ты послал нам Свет,

его познала я, увидя кожей.

И кожу обожгло. Пошли нам Свет,

чтоб кожу ослепило, светлый боже».

Она в экстазе. Словеса слепой

темны, но хор восторженной волной

ее подъял. В плаще огнеупорном

из несгораемого полотна

сквозь тысячу огней она пройдет,

к стене фотонофага припадет.

 — Верни нам Свет! — так молится она.

Хотели в этот зал попасть и мы,

но нас оттуда гнали каждый раз —

из храма Света гнали в море тьмы. 

59

Обедня покаянников сзывает.

Они, заполнив зал Воспоминанья,

главу посыпав пеплом, истязают

самих себя в экстазе покаянья.

— Приди, покайся! Стены гнева крепки,

ты сам повинен в окаянной доле.

Взгляни в зерцало — что ты видишь? — клетки,

над коими смеялся ты на воле.

Сколь долго мы с собой играли в прятки

и тем Аид в зерцало не впускали!

Горит зерцало. Ай, горят перчатки!

Твои слова, твои дела в зерцале.

Так серые факиры покаянья

зловещие возносят песнопенья.

Я слышать не могу без содроганья

бессмысленные самообвиненья.

Вин много. Я ищу вина живого,

чтоб дух угасшей Мимы воскресило,

вернуло нам небесные покровы,

которые волнами мрака смыло. 

60

Спасая нас от перенапряженья,

спокойно излагает астроном

историю доголдонских времен

и наступления оледененья.